Не обращая внимания на смех, Купря продолжал:

— Сколько моих рублей в церковном золоте лежит? Не знаешь? Вон оно и есть. На мою долю приходится, может, чаша литого золота. Это капитал! И должны меня спросить: хочу я отдать свой капитал либо не хочу. Я и так бедняк, а тут последнее отбирают.

— Ты не бедняк, а бобыль, — остановил Купрю Трофим Бабин. — Бедняк из кожи лезет, надрывается на работе, да выбиться из нужды не может. А ты никогда не работал, побирался да на печке лежал. Давайте, мужики, дело говорить.

— Да ведь он, Купря-то, дело говорит, — осторожно промолвил один из крестьян. — Отец Павел тоже подтвердил, вы, дескать, хозяева церкви, все на наши трудовые денежки устроено и накоплено.

Голоса мужиков загудели:

— Правильно!

— Не дадим!

Лицо Русинова вспыхнуло. Сдерживая волнение, он тихо проговорил:

— Не пойму я вас, товарищи... То вы кричали, что одобряете декрет Советского правительства, то соглашаетесь с кулацким оратором.

Купря подскочил к Русинову, крикнул, брызгая слюной:

— Я не кулак, я бедняк из бедняков.

— Может быть, не знаю. Но пляшете вы под кулацкую дудку, под поповскую погудку.

В толпе пробежал смешок.

— Ловко поддел!

— Ну, так как же, мужики? А? — Трофим Бабин обвел взглядом крестьян. — Конечно, каждый верующий вложил свои копейки в церковное имущество. Это верно. Так ведь и купцы жертвовали на церковь. Может, они захотят свое обратно получить? Мои родители, жена моя тоже немало в церковь перетаскали. И вот я думаю: что сейчас дороже? Обсеменить поля, подкормиться или держаться за церковное золото? Кто может сказать, сколько в этих драгоценностях моего, твоего, другого, третьего? Никто? Все это народное, общее. И правительство правильно пускает это добро на общее дело, для народа... Давайте всем миром скажем спасибо правительству.

— А ты что, председатель? Мы тебя не выбирали! — вызывающе сказал Тихон, здоровенный молодой мужик из соседней деревни, известный на всю округу буйной силой и хулиганством.

— Верна-а-а! Надо выбрать председателя.

— Чтобы как подобает.

— Пущай церковный староста ведет!

Выкрики неслись со всех сторон, люди возбужденно размахивали руками, некоторые вскакивали на ноги и снова садились.

Тихон поднялся и, неуклюже, по-медвежьи переваливаясь, подошел к Русинову, уставился на него оловянными глазами.

— У нас собрание верующих али что? — спросил он.

— Да, — ответил Русинов.

— Тогда Трофиму Бабину тут нечего делать: он неверующий.

Слова Тихона пришлись некоторым по вкусу.

— Правильно! — кричали в одном месте.

— Долой безбожников! — подхватывали в другом.

— Церква на вере стоит, верующим и решать дела! — громче всех орал Тихон, размахивая пудовыми кулачищами.

На паперть взбежал председатель сельского Совета, сухощавый и подвижный, из бывших фронтовиков, поднял руку.

— Товарищи! Граждане! — крикнул он. — Успокойтесь! Я все объясню... — Шум понемногу начал стихать. — Сходку созывал я, то есть сельсовет. Значит, это есть собрание жителей пяти селений, и на собрании могут быть все граждане, кто не лишен права голоса.

— А отец Павел? А Тимофей?

— Священник и церковный староста приглашены на собрание как представители религиозного культа.

— Постой! Погоди!

Одним прыжком Тихон взметнулся на паперть, оттер председателя сельсовета, заорал во все горло:

— Если у нас сходка, то не должно тут быть лишенцев. Так я говорю?

В ответ прогудело:

— Та-ак!

Ободренный Тихон продолжал еще яростнее:

— А если у нас собрание верующих, то безбожникам нечего тут делать. Так я говорю?

И опять мужики ответили хором:

— Та-ак!..

Русинов решил вмешаться. Он поднял руку, давая знать, что хочет говорить.

— Дай послушать приезжего!

— Помолчи, Тихон!

— Давайте порядок!..

Каждый кричал свое, и можно было разобрать лишь отдельные слова. Русинов терпеливо ждал. Наконец мужики успокоились, и он заговорил:

— Товарищи трудовые крестьяне! Вы собрались для того, чтобы выслушать сообщение о распоряжении правительства насчет изъятия церковных ценностей в целях борьбы с голодом. Этот вопрос решенный. Мы приехали, чтобы разъяснить вам это и в присутствии выбранных вами понятых[5] изъять ценности. Поэтому здесь происходит не собрание верующих, а собрание граждан. И надо решить вопрос о том, допустить ли на собрание лишенцев — священника и церковного старосту.

— Вот это правильно!

— Все ясно. Давай дальше!

— Для ведения собрания надо избрать председателя.

— Пускай Митрий ведет.

— Митрий! Митрий!

Митрий, председатель сельсовета, был избран председателем собрания. Сняв шапку, он сказал:

— Спасибо за честь. А теперь деду Архипу даю слово.

К паперти медленно пробирался сухой сгорбленный старик с белой, как вата, бородой.

— Давай, дед Архип!

Старик заговорил глухим кротким голосом.

— Я давно в мирских делах не советчик. А сегодня пришел на сходку. Сказывали, церкву закрывать станут. А вышло, неправду говорили. Кто верит в бога, тот и дома и в поле помолится. А без хлеба и молитва на ум не идет. Пусть берут золото-серебро да взамен хлеб везут. Детей малых жаль, им хлебца пожевать охота. Только бы не обманули буржуи.

— Об этом уж наше правительство позаботится, — заметил Русинов.

— Ась? — не расслышал старик.

— Об этом, дедушка, не беспокойся, — сказал старику на ухо председатель сельсовета.

Под одобрительный гул собрания дед Архип сошел с паперти.

— Товарищи! Мужики! — обратился председатель сельсовета к собравшимся. — Вы слышали, что тут сейчас сказал дед Архип. Ему больше восьмидесяти лет. Всю свою жизнь он верил в бога. И он за то, чтобы церковные ценности сдать государству и купить за границей хлеба. Согласны ли вы с ним?

— Согласны.

— Давайте выберем трех понятых, чтобы, значит, составить список вещей... чтобы все было законно...

Выборы понятых прошли быстро. Сразу после этого Русинов, чоновцы, священник, церковный староста и понятые ушли в церковь.

Но народ расходился медленно. Мужики собирались кучками, разговаривали, спорили. Громче всех говорил Тихон.

— Тетери! Из-под носа добро утаскивают.

К мужикам подходили бабы. Толпа шевелилась, как потревоженный муравейник.

* * *

Пантушка был с ребятами на сходке, жадно все слушал и завидовал отцу, которого выбрали в понятые.

Пока Степка отпирал церковь, Пантушка забрался на каменные ступени паперти — поближе к городским парням. Они разговаривали с Купрей.

— Зачем с ружьями-то приехали? — спрашивал Купря. — Народ пужать? Так мы пуганые, пужаться разучились.

— Да что вы, право, — отвечал Саша смущенно. — Вам