Хиппи называется. И пальто не шьем; поймаем белого медведя, из шкуры вытряхнем, сами в нее залезем да и ходим. Заместо галстука вешаем тресковый хвостик. А про женскую одежу у нас так говорят: курицу не накормить, девицу не одеть, — все мало. Поэтому они возьмут два мешка да конфекцион и сошьют. Не враку говорю — взаболь у нас так.

— А комфорт до вас дошел?

Этот до нас дошел, только из сухофруктов.

— Не компот, а комфорт. Ну, холодильники, теле­визоры...

Холодильник — это железный сундук с сосулька­ми? Значит, так: сунул в него суп — вытащил студень, поставил пиво — вытянул крем-брюле? В Архангель­ске нет ни одного холодильника. Был один, да хозяйка форточку зимой открыла, он от холоду и лопнул. Да зачем они нам? Мы что купим — сразу и съедим. Пока из магазина идем. Телевизор — это деревянный ящик, что ли? В деревянные ящики мы не смотрим. У нас их и нету. Бочки деревянные у нас есть. С кислой ка­пустой. А мы друг на друга смотрим. Ребенок на маму, мама на папу, а папа на начальника. Да во что мы бы эти телевизоры втыкали — электричества в Архан­гельске нету. А зачем оно? У нас с апреля по август сплошной белый день. Не враку говорю — взаболь у нас так.

— Шутите? — женка-то спрашивает. — Я слышала, что в Архангельске три театра, три библиотеки и три вуза?

— У нас три вуза? Впервой слышу. Вот бани у нас три: одна мужская, вторая женская, а третья общая.

Женка покраснела, аж на чумадан села:

— Так у вас все население сбежит в культурные  центры.

— А у нас в Архангельске никакого населений и нету. Одни командировочные. Выйдешь на улицу — никого. Хоть «ау» кричи, хоть «уа». А все из-за морозов. Па­дает от них рождаемость. Девке с парнем встретиться негде. А в родильные дома, верите, запись, как на «Жигули». Не враку говорю — взаболь у нас так.

— Молодой человек, но ведь Архангельск — из­вестный порт. Я слышал, что в него заходят океанские корабли, а?

— Это у нас-то порт?.. Это у нас-то корабли?.. Один корабль зашел, да и тот до сих пор выйти не может — носом за пивной ларек зацепился. Да наша Двина такая речушка, что одна девка разбежалась да и пере­прыгнула. Правда, на том берегу стоял знакомый мо­рячок. Тут и не такое перепрыгнешь. Был я в этом порту. Краны стоят, грузы до неба лежат, пассажиры сидят, а никакого порта и в помине нет.

— А ты случаем не местный Василий Теркин? — турист-то хитренько так прищурился.

— Не, я не Василий Теркин, я по паспорту местный Иван Дыркин.

— Расскажите про белые ночи. Только подробно. У вас интересно получается, — женка-то мною заин­тересовалась.

— Можно и подробно. Слухайте. Только нету у нас белых ночей, а стоит сплошной белый день. Выйдешь в полночь — ну прямо полдень. Не всем нравится. Жа­ловались. Писали туда. Обещали разобраться. При­слали летом специалиста. Вроде тебя дядя — тоже с чумаданом. Я, говорит, привык работать по ночам — с этим безобразием управлюсь. А ночей у нас летом нету. До сих пор не управился. Сидит у окна, лю­буется.

Не враку говорю — взаболь у нас так.

Одна девка... Нет, две девки. Точнее, три девки замуж не могут выйти. Очень светло. Стесняются с парнем познакомиться. Написали три жалобы во Дворец бракосочетаний.

Один парень... Нет, три парня не могут жениться. Очень светло. Сразу видно, что за ребята. Тоже жа­луются. Друг другу.

У нас, граждане туристы, есть в Архангельске один строитель, который от белых ночей худеет. Никак дом не может сдать. Будущие жильцы лазают всю ночь — при белом свете видно. Приходится доделывать вся­кие мелочи. Из выключателя вода хлещет, плита бьет током, пол в комнате пророс крапивой, а из-под стен­ки просовывается рука и сосед спрашивает: «Кореш, дай закурить».

В белые ночи, я вам скажу, не знаешь, что когда делать. Дни путаются. Пришел на работу — оказы­вается, уже отработал. Не пошел на работу, а там давали премию. Собираешься на свиданье — стыдят: три часа ночи. Идешь в другое время — там уже дру­гой. Спешишь в магазин — говорят, куда в такую рань, мол, поспи. Идешь позже — говорят: «Ты бы спал по­дольше». Беда прямо с белыми ночами. Но мы, архангельские, придумали. Как бьет девятнадцать часов — надеваем серые очки. Значит, вечер. Полночь — наде­ваем черные очки. Значит, ночь. А в семь снимаем — утро. Если кого увидите в черных очках, так это наш, архангельский.

— Ну вы и фантазер, — женка ко мне обращается. Не, я не фантазер, я по рыбацкой части. Я говорю без враки — взаболь у нас так.

— А я, пожалуй, кое-что запишу, — говорит турист и тащит из чумадана блокнотик. — Иногда в гостях приятно что-нибудь процитировать из местного коло­рита. Старинные слова знаешь?

— Как не знать, я ж не турист, у себя живу. Предки- то умели красиво сказануть. Пиши, дядя. Лодья — значит, парусник. Мара — густой туман, важенка — олениха, кормщик—капитан, гнус амбарный — мыши, икотница — нервная женщина. Бумаги-то хватит? То­гда пиши. Какие слова будут непонятны, я растолкую. Вот, к примеру, что такое «кукуль»? Если в кино впе­реди села девка и закрыла весь экран — значит, у нее на голове кукуль. Шапка. Поморы говорили: чем кукуль ширче, тем лицо красивче.

Или вот бахилы. Не, не солдатские сапоги, а девки носят. Красные, белые... Поморы говорили: чем ба­хилы ярче, тем девчонка жарче.

Теперь пищи «малицу». Одежда из меха. Почему «малица»? А с намеком. Дубленок маловато. Поморы говорили: чем малица дубленее, тем девчонка ядре­нее. А может, и не говорили.

— Как не говорили? — турист-то даже карандаш закусил. — Я ведь могу с такими афоризмами попасть впросак...

— Разве, дядя, все упомнишь, что они говорили. Я ж при Петре Первом еще мальчишкой был. Но чтобы не попасть тебе впросак, сейчас вспомню точно. Пиши. Про схожих людей поморы говорили — сличные. Значит, два сапога пара. Крутую волну называли «взводень». Если кто попадал под такую волну и при­ходил домой мокрый, дрожащий, красный, под утро — называли «пришел на взводе». Знающего человека ве­личали «знатливый».

— Видимо, они имели в виду специалистов, — ту­рист-то сразу сообразил.  

— Кого ж еще. Теперь