— Подстелить, что ли, нельзя?! — под хохот уди­вилась старушка.

— Можно, — вяло согласился я, чувствуя, что пуб­лике старушка нравится.

— Ты лучше скажи, гражданин ученый, зачем этот Когоутек вертит хвостом? — не отставала она.

— Бабушка, хвост у кометы. У людей хвостов не бывает.

— Нешто она живая, комета твоя? А ежелй не жи­вая, то и хвоста быть не может! У Когоутека хвост и есть!

Она уже объясняла не мне, а залу, стоя ко мне спи­ной. Сразу начался шум, смех, выкрики. Я понял, что ступил на опасный путь — спорю с аудиторией.

— Лектор, а не может объяснить! — крикнули с задних рядов.

Я сжался, пытаясь лопатками отлепить на спине мокрую рубашку. Ряды притихли, рассматривая мое сковородно пышущее лицо. Люди ждали, как я отреа­гирую на реплику.

— Ну... примерно вот такой, — показал я размер хвоста гражданина Когоутека, как рыбаки показы­вают размер рыбы...

Через неделю в шкафном ущелье мы столкнулись с председателем месткома. Он быстренько достал га­зету и прочел абзац: «Среди части старушек города Сухожильска появился предрассудок, что якобы на Землю летит хвостатая Кикимора. Плохо поставлена антирелигиозная пропаганда в г. Сухожильске».

Председатель свернул газету и бабьим голосом по­просил:

— Прочти лекцию в жилконторе, а? На тему — «Бога нет и не надо».

Взаболь у нас так!

Больше всего я не люблю враку. Сам не совру и другого перевру. У нас даже слово для этого есть — взаболь. То есть в самом деле, без враки.

Сам-то я архангельский. Про наш край столько небылиц плетут, что и повторять неохота. Особливо те, кто к нам никогда не приезжал. Или те, кто ехал, да не доехал. Или те, кто доехал, приехал, да обратно уехал.

Встретился мне тут один турист с женкой и чумаданом. На боку термос, а в чемодане, то есть в чумадане, тапочки. Вежливо меня и спрашивает:

— Молодой человек, ты случайно не из Архан­гельска?

Там случайно родился и там случайно чуть было не женился. Живу на улице Поперечной, что на углу Продольной. Люблю работать да шуточки зашучи­вать. Бывальщину с небывальщиной заведу, а вот враку соврать — никогда. Да и не дадут: народ-то все грамотный пошел, со средним и высшим образова­нием.

—  Решил я ознакомиться с Архангельском, — турист-то мне сообщает. — Есть там достопримечатель­ности? Кто-нибудь прославил его?

А кому славить-то, дядя? Некому. Был у нас один мужик, Иван Рябов, который повторил подвиг Сусанина — посадил шведские корабли на мель. Еще, правда, был один, который собрал котомку, отправил­ся пехом в Москву да и стал академиком. Только я фамилию забыл. Да вот еще Петр Первый корабли у нас строил да флотом командовал. Ну, кто еще... Шубин, скульптор первостатейный, тоже из наших мест. Вот еще капитан Воронин, Седов да Папанин у нас плавали. Хирург сердешный Амосов тоже из на­ших мест. Да еще есть велегодские мужики из села Ильинского: как мужик, так академик или лауреат. Взаболь у нас так, дядя.

— Неужели у вас и ратных подвигов, не было? — турист-то вроде набычился.

Откуда, дядя... Мы люди спокойные, домоседные. Вот шведы в 1701 году пришли на своих кораблях да и обидели — так обидели, что корабли растеряли да и сами разбежались. Потому что мы тихие. Нас и в 1918 году всякие разные интервенты приехали оби­жать, аж в Архангельске высадились. Да обратно и уехали. Которые живы остались. А в 1920 году белые нас обидели. Потом эти белые от страху  стали чер­ными. Которые убежали, которые не успели. Вот и в 1941-м нас фашисты обидели — придумали на Ар­хангельск бомбы бросать. Мы, конечно, обиделись.  Берлин взяли. А так и палку в руки не берем, потому что тихие, домоседные.

 — А симпатичные морячки в Архангельске есть? — это его женка спрашивает.

Каки таки «симпатичные»? У которых фуражечка на голове, пряжечка на животе, тельняшечка на груде, а усмешечка во рте?  У нас таких нетути. Обыкновен­ные моряки случаются. Некоторые симпатичные, а ко­торые, к примеру, «Аврору», что теперь на Неве стоит, к нам в Архангельск дважды приводили. Которые из  нашего города к полюсу хаживали да Северный мор­ской путь прокладывали. Которые на кораблях «Се­дов», «Сибиряков» да «Челюскин» ходили. Которые теперь нас рыбкой снабжают да грузы возят. А других  моряков у нас не водится.

— А что же у вас в Архангельске есть? — турист осторожно так спрашивает.

А ничего. Дикий север. Комары да мошки. Вый­дешь из дому —одни сугробы. Два сугроба переле­зешь, в третий сядешь да и примерзнешь. И сидишь, пока паяльной лампой не отогреют. Без враки говорю, а взаболь у нас так.

— И домов высотных нет?

Дома... Дома-то для чего? Чтобы улицы были, а по ним люди ходили. А у нас по улицам одни медведи ходят — и все белые. ГАИ даже знаки повесило — проход бурым воспрещен. Во-о-от такой круг, а в нем  написано: «Миша, погоди!» Как-то один бурый забрел и видит — стоит каменных коробок видимо-невидимо. Заблудился медведь. Три дня ходил. Потом надоело, плюнул и на работу устроился. Теперь в магазине све­жей рыбой торгует.  

— Подождите-подождите, — турист очки протер, чтобы лучше меня разглядеть. — Не понимаю, когда ты шутишь, а, когда наоборот. К примеру, вы продук­цию выпускаете?

— Не, не выпускаем. Мы ее сразу отправляем. Вот рыбкой другие городишки снабжаем. Да кораблики для многих портов ремонтируем. Да половина страны на нашей бумаге пишет. Да полмира наш лес получает.

 — Понимаю, — турист-то вроде бы обрадовался, — вы говорите иносказательно. Ну, а есть в Архангель­ске научные достижения и научные достопримечатель­ности?  Например, синхрофазотрон?

— В Архангельске-то нету. А вот в деревне Комарищи у Петьки Горохова стоит один синхро-здоровый-фазо-в подполе-трон. Петька в нем огурцы солит. Без враки говорю.

— А как у вас в смысле верхнего и нижнего кон­фекциона?— его жёнка меня спрашивает, пока турист для сосредоточенности пьет водичку из термоса.

— Чего тако за конфекцион? — это уж я спрашиваю.

— Ну, дом моделей, ателье...

— А на кой они? Мы лапти сплетем, водой обольем, на мороз выставим — потом бежишь, только звон идет. Шапку шить? А мы не стрижемся — на голове цигейка и вырастает.