Шрифт:
Закладка:
Какой же я всё-таки был тогда наивный!..
Сейчас, став намного старше и довольно неплохо разбираясь в работе правоохранительных органов, могу сказать, что коль скоро меня в то застойное время отвезли в тюрьму, то органы правопорядка просто обязаны были вывернуться наизнанку, но невиновным я из неё уже не вышел бы ни при каких обстоятельствах! Был бы человек, статья всегда найдётся! В то время существовало извращённое понятие «чести мундира».
Хотя почему «в то время»? Мне кажется, что и сейчас вряд ли многое изменилось в лучшую сторону…
От этого на душе очень муторно и противно, что и сейчас нет полного доверия к российским органам правосудия!
А в то время эта вера настолько прочно вбивалась в наши головы, что и мысли не было о том, что невиновного могут оболгать и лишить свободы.
После нескольких месяцев пребывания в Бутырской тюрьме я написал следующие строки:
Мои мысли
…Уже сказано столько слов, столько выпущено стрел в адрес нашего правосудия, что не имеет смысла напоминать о том, сколь не соответствует оно своему изначальному предназначению…
Октябрь, 1975 год.
А это я написал, отсидев более четырёх лет своего второго срока:
Мои мысли
…за много лет моего невольного знакомства с советским правосудием я не слышал ни одного доброго слова, ни одного слова в свою защиту.
А это ни в коем случае не может называться справедливостью!!!
Август, 1987 год.
Глава 3
Эх, Бутырка, ты моя Бутырка!
«Не верь, не бойся, не проси!»
Слова Воланда из книги Булгакова «Мастер и Маргарита».
Именно они стали моим кредо на всю жизнь.
И ОНИ стали лозунгом моего фамильного Герба, а позднее и лозунгом моего сайта…
От себя лишь добавлю к словам Боланда:
«Эти три постулата и являются, правдой за колючей проволокой"».
Cтоял май 1975 года. Конвоиры вывели меня из машины и передали дежурному сотруднику тюрьмы вместе с какими-то документами, сели в машину и выехали с территории. Что это за тюрьма, мне было неизвестно: когда везли в уазике, я, зажатый между двумя внушительного вида милиционерами, с трудом мог ориентироваться, да и, честно говоря, мысли мои были совсем другие…
Но, оказавшись в тюремном дворе, машинально осмотрелся и сразу увидел краснокирпичную остроконечную башню, наличие которой не вызывало никаких сомнений: я попал в знаменитую Бутырскую тюрьму!
Я много читал об этой тюрьме, и в памяти всплыло: в ней сидел сам Емельян Пугачёв. И одна из башен так и называется — «Пугачёвская башня». Почему-то подумалось и о том, что в этой тюрьме сидели и Дзержинский, и Бауман, и только им удалось из неё бежать…
— Фамилия, имя, отчество, год рождения, статья? — обыденным тоном обратился ко мне офицер; по тому, как выскакивали слова из его рта, становилось ясно, что их он повторяет сотню раз на день.
— Доценко Виктор Николаевич, сорок шестой, двести шестая, часть первая!
— Баклан, значит? — с явной брезгливостью поморщился тот. — Не знаю, в силу каких жизненных обстоятельств вас арестовали, но сейчас вы находитесь в Бутырской тюрьме, СИЗО сорок восемь дробь два, то есть в следственном изоляторе, где вы будете пребывать сначала до Суда, потом до вступления приговора в силу. С этого момента, когда к вам обращается любой сотрудник нашего учреждения, вы обязаны громко и чётко ответить на эти четыре вопроса! Ясно?
— Так точно! Я могу спросить?
— Спрашивайте!
— Можно получить ручку и бумагу?
— Зачем? — удивился офицер.
— Для подачи жалобы Прокурору Москвы!
— На что хотите жаловаться? — не без ехидства спросил он.
— Я не виновен, более того, сам являюсь пострадавшим, а меня арестовали.
— Заключили под стражу! — поправил он и доброжелательно добавил: — Так лучше звучит. Так вот, гражданин Доценко, жалобу вы, конечно, можете писать кому угодно: хоть Генеральному Прокурору, хоть в ООН, но только лишь после того, как вас определят на «постоянное место жительства», имею в виду камеру, в которой вы будете находиться до Суда. Там вы и сможете попросить у своего дежурного корпусного бумагу и карандаш — и валяйте пишите куда угодно и кому угодно, хоть самому Господу Богу. Хотя, как новичку и, видно, грамотному человеку, даю вам бесплатный совет: не тратьте понапрасну бумагу и время. Я двадцать лет работаю в Бутырской тюрьме и за эти годы не слышал ни об одном случае, чтобы кто-то добился, чтобы его выпустили отсюда оправданным.
— Значит, я буду первым! — самоуверенно заявил я.
— Искренне желаю вам удачи! — на полном серьёзе проговорил капитан. — Вперед! — кивнул он в сторону входа.
Я вошёл в огромный вестибюль, покрытый кафелем, и в нос сразу же ударил неописуемый спёртый воздух, типичный, как я позднее понял на собственном опыте, исключительно для тюрем Советского Союза, а теперь и России. Годами застоявшиеся запахи прогорклой кислой капусты, немытых человеческих тел, вечно сырых стен, ещё чего-то более чем мерзопакостного. Короче говоря, свежим воздухом там никогда не пахло.
Капитан передал меня своему помощнику, словно эстафетную палочку.
— В какую?
Капитан взглянул на пластиковую доску в руке, которую я только что заметил:
— В «отстойник»! Какой посвободнее?
— Тот, — кивнул сержант на одну из дверей.
— Значит, туда! — Капитан сделал пометку на своей доске.
Сержант подвёл меня к двери, покрытой жестью, выкрашенной краской непонятного грязного цвета, с глазком посередине, открыл её и безразлично бросил:
— Входи!
Помещение, которое капитан назвал отстойником, представляло собой огромную камеру. В ней прежде всего бросался в глаза туалет, метко прозванный обитателями «мест не столь отдалённых» «далъняком», — небольшое возвышение, на котором можно было, стоя на корточках, справлять нужду в дыру-трубу, прикрытую своеобразным самодельным тряпочным клапаном, привязанным к самодельной верёвке, в свою очередь прикреплённой к сливной трубе. За верёвку поднимаешь кляп, справляешь нужду, смываешь водой из крана (смывная труба, как и вся советская система, не работала), торчащего точно над дыркой-трубой, исполняющего одновременно функции и умывальника, и питьевой колонки, потом возвращаешь кляп назад.
Необходимо отметить одну немаловажную деталь: если тебе вдруг приспичило справить нужду, то прежде, чем приступить к описанному ритуалу, ты должен
