Она ловко соскользнула вниз и медленно подкралась к сидящему на земле предводителю кочевников. Плавно замахнулась глефой…

Но в этот момент враг подскочил, будто подброшенный пружиной и развернулся к ней. Ирма изменила направление удара, целясь теперь не сверху вниз, а ниже края левого набедренника и запустила глефу по длинной траектории двумя руками. Таким ударом она легко сносила деревце толщиной в мужскую руку, блокировать его было почти невозможно, перепрыгнуть — тоже. А с разрубленным бедром противник уже практически приговорен.

Но степняк оказался быстр, фантастически быстр. Неуловимым движением он вкрутился в траекторию удара и принял на блок древко почти на две ладони ниже лезвия. В следующий момент навершие меча врезалось Ирме в левое плечо, заставив отпустить древко. Его левая рука скользнула Ирме под вооруженную руку. Он развернулся, а Ирма совершила короткий полет, завершившийся у ног противника. Она даже не успела вскрикнуть от боли в заломленной руке, как удар кованным носком боевого сапога по шлему погрузил ее в темноту.

Очнулась она вспышкой — будто кто-то резко распахнул окно в горницу. Разом почувствовала и щекочущую траву лицом, и прохладный ветерок, обдувавший спину и голые ягодицы. Голые?

Пока она была без чувств, ее надежно связали и взнуздали: плотно забитая в рот тряпка притянута узким ремешком грубой кожи, руки стянуты за спиной, причем не только в запястьях, но и в локтях. Ноги не связаны, но от этого не легче — спущенные до лодыжек кожаные штаны перекрутились на сапогах и спутали надежнее кандалов. Ирма готова поклясться, что не шевельнулась, но…

— Семнадцатый, дева-воительница зашевелилась. Давай ее сюда.

Кто-то невидимый без усилия подхватил ее под связанные локти и подтащил к предводителю. Рывком поставил на колени и за волосы запрокинул голову. Было странно чувствовать себя голой ниже пояса, камешки и трава кололи кожу. Ирма инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, но стоявший перед ней Степной Волк неуловимо быстрым пинком заставил ее широко раздвинуть колени.

Предзакатное солнце било Ирме в глаза, в голове шумело после удара, но она была уверена, что перед ней тот самый воин, с которым она вступила в схватку.

Черный матовый пластинчатый доспех облегал его, как вторая кожа. Ножны меча и кинжалов, казалось, приросли к нему. Когда он переступал, казалось что движется черный морок — ни один звук, ни один шорох не сопровождали его движения.

Идеальный лазутчик, идеальный воин ночи.

— Ну что, дева-воительница, очухалась? — степняк говорил на абсолютно правильном имперском. — А ты меня удивила. Я только собрался отрезать напавшему на меня егерю яйца, запускаю руку в штаны — а там нет яиц!

Вокруг прокатился смешок. Ирма поняла, что кроме воина, притащившего ее, есть и другие, сгрудившиеся у нее за спиной. Незамысловатая шутка рассмешила их, но никто не расхохотался в голос. Они продолжали оставаться воинами в набеге, на вражеской территории и не собирались полностью расслабляться.

— Ты дерзка и глупа, девка. У тебя же был лук. Надо было стрелять. Тогда у тебя могло бы что-то получиться. А была бы умная — воспользовалась бы оплошностью моих людей, затаилась бы до нашего ухода и кинулась бы к ближайшему посту. Знай солдаты, сколько нас, сколько рабов увели, куда пошли — нам могло бы быть туго. Но ты оказалась дерзка и глупа. Боги на нашей стороне.

— Я вижу, что ты очень хочешь сказать мне что-то гордое, — продолжал степняк, — Но не судьба. Мне совсем не надо, чтобы ты криками переполошила всю округу. Но до заката еще есть время. Поэтому мы слегка развлечемся, но тихо.

Среди работорговцев снова прошуршал негромкий смешок, а Ирму продрал по коже мороз.

— Для начала, надо привести тебя в соответствие твоему нынешнему положению.

С этим словами он скользнул к Ирме и захлопнул на ее шее грубый рабский железный ошейник.

— Я взял тебя в бою, и твоя жизнь принадлежит мне, — произнес он ритуальную формулу. — Отныне и навсегда ты рабыня!

А потом с невероятной силой пригнул ее голову вниз и ногой придавил ошейник к обрубку бревна. Кто-то оттянул ее волосы и повернул голову вправо. Ирма увидела, как кузнечные клещи продели в проушину ошейника раскаленную заклепку. Удар, заклепавший ошейник, был почти не слышен за подставленной между оправкой и молотом деревяшкой, но в голове Ирмы отозвался похоронным звоном. Одевший ошейник раба или должника переставал быть воином.

— Ну вот, теперь ты не воительница. Ну-ка, ребята, избавьте рабыню от одежды. Давайте глянем, что за приз сам на меня свалился.

Кольчуга, подкольчужник и рубаха исчезли вмиг. Только штаны так и остались болтаться на лодыжках. Как себя чувствовала Ирма, стоя в рабском ошейнике на коленях в кругу вражеских воинов, легко представить. Кровь бросилась ей в лицо, залив ярким цветом и шею и грудь.

Рослая, белокожая, с сильными бедрами и плоским животом. Пшеничного цвета волосы, забранные под шлем в тугой узел, давно сбились набок, но открывали красивую, длинную шею. Связанные локти заставляли выпячиваться округлую грудь с небольшими, нежно-розовыми сосками.

— А ничего так приз, сисястый! А как задница? — с этими словами сильная рука перегнула Ирму животом через тот же обрубок, на котором клепали ошейник. Чей-то сапог придавил ее шею к земле, и только борьба за каждый вздох избавила ее от представления о том, насколько унизительнее и откровеннее стала ее поза с задранными к небу ягодицами. Пытаясь избавиться от колющего ей живот сучка, она невольно переступила коленками, вызвав одобрительные смешки: «Ты глянь, уже умащивается!»

— Обычно, овечка, мы не клеймим рабынь. Южане платят дороже за телок с гладкой кожей. Но для девки, взятой с оружием в руках, мы сделаем исключение.

Немного возни и вот ее правую ладонь придавило раскаленной клеймо. Ирма завизжала. Раскаленное добела железо творит чудеса с любой гордостью.

Ирма визжала, но обслюнявленная тряпка во рту не пропустила ни звука. Прикосновение длилось какой-то миг, но Ирме он показался бесконечным. Но настоящая боль пришла тогда, когда железо отняли. Боль, от которой она задохнулась, уронила голову и завыла на одной ноте, как умирающее животное. Но и этот вой бесследно пропал в плотно забитом кляпе.

Прошло время, прежде чем сквозь поток слез, она увидела алую отметину на руке: треугольник, от вершины которого поднималась вертикальная черта к жирной точке в самом центре.

«Давалка» или «похотник» — имперское клеймо, которым клеймили непотребных женщин, которые либо по своей распущенности, либо образу жизни, либо природной склонности просто не могли держать ноги вместе. В просторечье — «пизд@» или «минджа».

Точка в центре означала, что давалкой правит секель-похотник.

Уличенной в многократной супружеской измене — клали на бедро или ягодицу, проститутке за работу «без билета» или воровство у клиента — на живот, повыше лобка, чтоб не прикрывали волосы. Опустившейся непотребной бабе, отдающейся за еду и выпивку, в некоторых магистратах 'похотник’могли положить и на лоб.

Но за любую попытку прикоснуться к рукояти оружия ладонью с минджой, руку обрубил бы каждый увидевший это воин.

Когда глаза Ирмы расширились от понимания, в какую бездну ее ввергли, работорговец издевательски потрепал ее по щеке: «Ну-ну, не волнуйся, детка! Это тебе авансом. Рабыне с такими ляжками редко доведется сдвигать ноги!»

Ей не дали перевести дух — и клеймо легло на левую ладонь.

— Забинтуйте ей руки. Нам не нужно, чтоб она царапала член своего господина рубцами, когда научится сосать! — и снова, тихий сдержанный смешок прокатился вокруг.

… Он взял ее, как принято у южных народов, «покрыл двумя покрывалами».

Перебросил животом через всё то же брёвнышко, на котором клепали ошейник и клеймили. Пощупал ягодицы, звонко шлёпнул, широко развел в стороны. Отпустил какую-то шутку, которая снова вызвала смех, запустил руку между ног, грубо сжал. И только потом вдавил ей колено между бедер, раздвигая ноги.

Степняк не торопился, он просто брал то, что уже принадлежало ему. Достигнув преграды, он уверенно и спокойно двинулся глубже, не обратив никакого внимания на рывки рабыни. Войдя полностью, чуть задержался и начал неторопливо двигаться, каждый раз погружаясь на всю длину. Сделав несколько движений, он отстранился и вышел.

Не так она представляла свой первый раз, но боль все же была ожидаема и терпима. А по сравнению с пылающими руками — так и вовсе незаметна.

Но когда насильник, преодолев ее сопротивление, вторгся в другое отверстие, она потеряла