Часть 1 Время смерти

проба, проба, проба никак мне не мрётся

Глава 1 Без названия

Яд пошёл в вены, нас оставили умирать одних.

Крайней из бокса, записавши стилом на пластике показания приборов, уплыла, не оглянувшись, бабушка Ноты, наш главный убийца. Бокс замечательно звукоизолирован, даже большой кулер в складках притолочной фальшь-панели работает бесшумно, какой-то он редко искусно центрованный, а может, просто новый. Бокс легко освещён; в неприятной тишине, в приятном свете мы молчим несколько секунд, и думаю, все, как на смотру, налево равняясь, глядим на закрывшийся люк. Потом кто-то из нас нервно, похоже на ик, хихикает, и мы хором подхватываем смешок и принимаемся ржать так громко, сколько позволяют нагрудные фиксаторы набрать в грудь топлива. Словно в нашем строю отмочена новая неожиданная шутка, оказавшаяся лихой. Впрочем, почему? Так и есть. Друг друга не можем видеть мы, прочно прикинутые на вертикально, по отношению к палубе, стоящих столах, но дружеские локти и ужас соседей в частности и группы в целом каждый чувствует великолепно. Мы ржём взахлёб, а потом начинаем шутить. «Кто последний сдохнет, тот вонючка!» – предлагает Нота Мелани-По. Взрыв хохота, хотя это плагиат. «А как ты узнаешь-то, кто был последним?» – спрашивает то ли Иван Купышта, то ли, кажется, Дьяк, я уже точно не узнаю голоса, поскольку мы начинаем хрипнуть. В глотке сухо, я изо всех сил произвожу слюни и глотаю их. «Элементарно же, младые! От кого меньше будет вонять по финишу, тот и был последним», – говорит Голя Астрицкий, его знаменитый бас. «Если вы, гады-девственники, не прекратите ржать, от вас всех будет вонять одинаково, кто бы ни был последним», – говорит Дьяк, я узнаю. Он от меня за Голей Астрицким, а Голя Астрицкий справа рядом со мной, а там дальше Нота, любовь моя, а за ней, последним в шеренге, Иван. «Дьяк! – зову я. – Враг мой! Кто из нас дохтур? Сколько нам осталось, Дьяк? Ну скажи нам, умоляю, ничего не скрывай, мы смелые люди, прямо в глаза, как своим!..» – «Дьяк, спаси меня, я не хочу умирать! – говорит с надрывом Нота. – Я так молода! В конце концов, я ещё не познала греха, ты что, не понимаешь?» Насколько я знаю, с Нотой не спали все без исключения присутствующие. Мы уже почти не можем смеяться, веки режет, потому что слёз нет. «Сколько тебе его нужно-то, греха этого?» – спрашиваю я. «Ба… ба… бабушку свою зови…» – выхрипывает Дьяк, и тут, очевидно, наступает катарсис: именно бабушка Ноты, Верба Валентиновна, главный врач Преторнианской Касабланки, несколько минут назад собственноручно, вручную то есть, впрыснула нам эксклюзивные, несколько месяцев рассчитываемые дозы Щ-11 в паховые вены… Нас убивали лучшие, квалифицированно. На нашу смерть работал целый институт.

Смех начинает стихать. Мы тихо постанываем, израсходовав силы.

– С тех пор как Нотина бабуля нас инструктировала, наука вперёд ушла недалеко, – говорит Дьяк.

– Кто-нибудь его понял, олл? – спрашивает Иван.

– Получаса ещё нет, как наука считала, что колония Щ-11 натурализуется и становится дееспособной в течение среднего часа. Критическое время – от сороковой до семидесятой минуты, – говорит Дьяк веско.

– А, – говорю я. – Кто не понял: это он выполняет свой врачебный долг. Поддерживает нас перед смертью. Утри мне лоб салфетой, Дьяк.

– Я хочу замуж за тебя, Дьяк, – говорит Нота. – Я молода, я рожу тебе сколько скажешь маленьких космачей. У нас будет отдельный сортир в нашем маленьком личнике. Мы будем счастливы.

– Шлюха, – говорим мы с Голей Астрицким одновременно.

– Хамьё и земляне, – замечает Иван Купышта. – Всегда подозревал, что Байно и Астрицкий – самые обычные хамы. Как поздно я убедился в этом! Нотка, не слушай их, я тоже возьму тебя замуж, даже если дохтур согласится. Он будет меня лечить, ты будешь меня любить…

Мы не можем остановить сей-весь флейм. И это нормально. Я испытываю ужас, я боюсь так, как боятся только в рассказах и повестях или в кино, я прилагаю все усилия, какие только могу выработать, чтобы не начать молча рваться из фиксаторов. Думаю, я не одинок. Нам даже рекомендовали болтать. Очень страшно. Мы отлично знаем статистику выживания членов «похоронной». Один из нас наверняка, – а возможно и двое, – доживают по-настоящему последние минуты. Точно рассчитать дозу невозможно. Предсказать поведение Щ-11 в последней фазе существования её – невозможно. Статистика выживаемости на финише – один запятая три десятых трупа к пяти. Поэтому каждый из нас способен профессионально заменить каждого. Поэтому нас нечётное число. Поэтому нас всего пятеро, никто не хочет оказаться шестым.

– Самое время сейчас включиться интеркому, – говорит Дьяк. – Самое время нашим врачам-убийцам проявиться и сказать что-нибудь утешительное добрыми мудрыми голосами.

– Спасите, спасите, – говорю я, стараясь, чтобы звучало высоко и с горечью. – Я умираю. О, увы мне. Мне так горько.

– Начитан, сволочь, – замечает Голя Астрицкий. – Изложено, космачи, а?

– А у меня в глазах темнеет, – говорит Нота.

– А у меня тоже…

– А у меня во рту сухо и гадко.

– Щ-11 включила канализацию, – говорит Иван.

– Тьфу! – отвечаем хором.

– А у меня АСИУ отошёл, – через паузу сообщает Голя Астрицкий. – Я подтекаю… – Но мы уже не смеёмся. Мы уже иссякли. Мы уже прощаемся. Полчаса уже прошло, скоро мы умрём.

Я внимательно к себе прислушиваюсь. Но пока ничего необычного мой организм мне не сообщает. Есть давящая боль в локте, на который заведена системная насадка, головной фиксатор немного натёр лоб и виски. Что ещё?.. определимся по времени. Прошло больше получаса. Сколько точно? А-а, вот оно. Как и сказано в анамнезе, ровно так: я уже не могу точно определиться по времени. Это явный уже сбой, нештат. Вот тут-то я и успокаиваюсь. Баклушами бить поздно; мельница проехала.

– Группа, отчёт! – говорит вдруг Дьяк.

– Пилот, – откликаюсь я автоматически. Нет… пока работаю. И с приличной скоростью, – отмечаю не вслух.

– Соператор, – говорит Нота.

– ЭТО первый, – говорит Голя Астрицкий.

– ЭТО второй, – говорит Иван.

– Врач, – заключает Дьяк. – Ну надо же, все как на подбор. Сильные люди. Смелые люди. Может, вызвать подмогу, пусть ещё ядку вольют?

– Проще трубкой какой-нибудь по голове дать. И надёжней, – говорит Голя Астрицкий.

Хихик дуэтом Нота – Дьяк, но натужно-искусственный, по инерции, и – хором замолкаем.

– Знаете, что меня больше всего раздражает? – спрашивает через какое-то (неопределимое) время Голя Астрицкий.

– Кого что, – откликается Нота. – Вряд ли одно – всех. Но неважно. Ты продолжай, а то я чуть не заснула.

– Нам же ещё больше месяца тут торчать до старта! А могли бы жить да жить. Кроме