помощь союзной с ней Сербии «весьма важные территориальные приобретения в Малой Азии», указав вместе с тем на то, что надлежало бы заверить Болгарию, что, если аспирации Сербии и Греции будут удовлетворены в других местах, она получит «удовлетворительные» компенсации в Македонии, и уговаривая Венизелоса, в отличие от предшествовавших его действий, не препятствовать уступкам Сербии, которой, в отличие от Греции, эта сторона дела — то есть вопрос об уступках Болгарии — главным образом касается[50].

Воспользовавшись неофициальным характером сделанных Грэем предложений, Венизелос, однако, назвал их «нелепыми» и, видимо, добился этим более отчетливых сообщений об истинных намерениях английской политики, которые заставили его круто повернуть фронт и в двух меморандумах королю Константину от 24/11 и 30/17 января настаивать на немедленном вступлении Греции в войну, «ввиду предоставленной нам божественным провидением возможности реализации самых смелых наших национальных идеалов»[51] — идеалов, включавших в себя, как известно, создание неовизантийской империи с Константинополем в качестве столицы.

Чрезвычайная стыдливость, проявляемая поныне послевоенными английскими правительствами, находящая себе полнейшую параллель в такой же стыдливости правительств французских (а кстати сказать, и американских), в области опубликования предвоенного и военного материала, дипломатических и иных документов, лишает нас возможности разобраться во всех методах английской дипломатии этого времени и, в частности, в вопросе о том, какими путями английское правительство, — где нужно, действуя объединение и официально, где нужно, предоставляя отдельным своим членам и даже своим дипломатическим представителям в отдельных странах действовать за свою собственную ответственность, — добивалось достижения тех задач, которые признавались им соответствующими интересам Британской империи. Этим, в частности, определяется неясность той роли, которую играли в делах английской политики разбираемого времени Ллойд Джордж, Черчилль и иные, им подобные, государственные деятели, — действовали ли они, даже в весьма, казалось бы, ответственных случаях, если не по поручению, то с «ведома прочих членов правительства», или они позволяли себе, то есть могли себе позволить, более или менее вольные отступления от принятой правительством, как таковым, официальной линии? В частности, этот вопрос, естественно, возникает в связи с совершенно истерическими на первый взгляд перебоями в образе действий такого… сообразительного человека, как Венизелос.

В английской литературе о войне принято сваливать всю ответственность за разные неудачи английской политики на Ближнем Востоке то на Черчилля (дарданелльская операция), то на Ллойд Джорджа. Последние, в свою очередь, не договаривают своих ответов до конца, ибо иначе они стали бы «политически невозможны», так как им пришлось бы выдать сокровеннейшие секреты британской политики, одно время направленные главным образом против России и косвенно против Франции, а вслед за тем (после 1918–1919 гг.) преимущественно, если не исключительно, в особенности поскольку речь идет о Европе и Ближнем Востоке, против Франции. Поэтому картина остается неясной и, без добровольного или вынужденного согласия английского и французского правительств на опубликование соответствующих документов, еще долгое время останется невыясненной.

Впрочем, эта неясность относится лишь к деталям. По существу же дела основные линии могут быть установлены с достаточной отчетливостью.

Сербская операция Ллойд Джорджа и дарданелльская операция Черчилля одинаково ставили на первый план балканскую проблему, из-за которой формально вспыхнула мировая война и которая затем старательно замазывалась всеми тремя великими державами Антанты, дабы не допустить между ними острого конфликта, тлевшего под словесным «сердечным согласием» и всеми ими избегаемого, так как он неминуемо повлек бы за собой полную победу Германии.

То был конфликт между западными державами и Россией, неизбежный, как только вопрос о судьбах Османской империи будет полностью и серьезно поставлен на разрешение, — конфликт по вопросу о том или ином виде «интернационализации» Константинополя и Проливов или о переходе их со всеми связанными с ними экономическими, военными и политическими интересами Англии и Франции под власть России[52]. Но дело этим не ограничивалось.

Наряду с конфликтом Англии и Франции с Россией неизбежно должен был возникнуть и конфликт Англии с Францией. Времена после победы «западных демократий» над «германским милитаризмом» достаточно ясно проявили наличность этого конфликта, но надо быть очень близоруким, чтобы не видеть начальных этапов его уже в эпоху войны, в свою очередь лишь продолжавших много десятилетий предшествующей конкуренции.

При оценке поразительно убогой по своим формам и результатам дипломатической деятельности всех трех держав Антанты на Балканском полуострове, выходящей далеко за пределы настоящей книги и остро нуждающейся в особом исчерпывающем издании хотя бы тех материалов, которые содержатся в архиве бывшего русского Министерства иностранных дел, необходимо иметь в виду, что ни в конститутивных актах русско-французского союза, направленного сначала как против Тройственного союза, так и против Англии, но отнюдь не прямо против Турции, ни в основных актах об англо-русском соглашении 1907 г., ни даже в последующих заявлениях английского и французского правительств 1908 и следующих годов по ближневосточному вопросу, неизменно вызванных упорными настояниями русского правительства, не содержалось никакого сколько-нибудь отчетливого ответа на жгучий, с точки зрения русских властей, вопрос о Проливах, приобретший после Русско-японской войны в русских правительственных кругах характер своего рода маниакальной идеи.

Каждая из трех держав Антанты имела на Ближнем Востоке свои собственные интересы; каждая имела здесь свою традиционную политику, свои методы действия и своих приверженцев среди местного населения. Центральные учреждения, ведавшие иностранной политикой этих держав, каждое имели свои отделения-штабы, исходившие из этих традиционных интересов и передававшие прямо или косвенно — через подлежащих министров — свои основные настроения местным посланникам. Отсюда «многочисленные недоразумения», неизбежно возникавшие, даже независимо от расхождения взглядов центральных правительств, между местными представителями их. О них повествует дипломатическая переписка времен существования Антанты, несмотря на то что она, по профессиональным навыкам, настолько сдержанна, что лишь подводит итоги тому, что нередко, несомненно в более острых формах, совершалось в повседневной жизни. Было бы странно думать, что все эти черты политики держав Антанты внезапно оборвались с момента начала войны. Не следует забывать, в частности, что если дипломаты Франции, по крайней мере на Балканах (и гораздо меньше в Константинополе), привыкли сравнительно давно ориентироваться здесь на русскую политику, то для английских дипломатов самый факт русско-английского соглашения был гораздо менее привычным и не мог не внушать больше сомнений в своей прочности, а стало быть, побуждал в особенной степени к охранению собственных, вдобавок более или менее давно приобретенных, обычно противорусских, связей с местными влиятельными в политическом отношении кругами.

Удельный вес отдельных держав Антанты в разных балканских государствах — мы оставляем здесь в стороне Турцию — был далеко не одинаков. Из трех традиционных держав-покровительниц Греции — Англии, Франции и России — две первые, хотя и сыграли некогда