повременить еще с предположенными действиями против Дарданелл», если бы только на поставленные им выше вопросы, и в частности, очевидно, на вопрос о «подобающем России» участии в операции пришлось ответить отрицательно.

Опасения Сазонова не встретили, однако, отклика в Ставке, на которую не произвели никакого впечатления приведенные им чисто военные соображения — «рискованность задуманного предприятия и опасные последствия возможного его неуспеха», с одной стороны, и улучшение положения на кавказском фронте после блестящих побед под Ардаганом и Саракамышем 21 и 22 декабря 1914 г. (3 и 4 января 1915 г.), с другой стороны. В самом деле на другой же день после доклада Кудашевым письма Сазонова (22/9 января) Янушкевичу и беседы последнего с Вилльямсом, то есть уже 23/10 января, Кудашев получил «для перевода на французский язык» проект ответа на телеграмму Китченера, «почти целиком написанный рукой великого князя». Вслед за тем — все того же 23/10 января — ответ был вручен Вилльямсу и «дополнен и развит словесными разъяснениями» великого князя, сводившимися к двум основным положениям, а именно: во-первых, к тому, что Верховное командование при всем желании «не может обещать» союзному флоту содействия «ни флотом, ни сухопутными войсками», и, во-вторых, к тому, что «с военной точки зрения всякий удар, нанесенный Турции», будет выгоден России потому, что облегчит «положение не только на Кавказе, но и в Европе, „так как поражение турок, несомненно, определит ориентировку балканских государств в желательную для нас сторону“» (см. письмо Кудашева Сазонову, помеченное «Петроград, 25/12 января 1915 г.», представляющее, очевидно, письменное изложение устного доклада Кудашева, поспешившего, ввиду важности дела, отправиться лично в Петроград).

Ясно, что для «тщательного взвешивания» соображений Сазонова, при такой быстроте действий, времени не оставалось, и вопрос, несмотря на его бесспорное политическое значение, был решен на основании чисто военных соображений. Этому, быть может, содействовало и то обстоятельство, что в Ставке отнеслись весьма скептически к успеху «английского предприятия», видимо рассчитанного на, хотя бы и систематические, действия одного лишь флота без всякого упоминания об участии в деле серьезного десанта. В этом именно смысле высказался в беседе с Кудашевым ген. — квартирмейстер, то есть глава оперативного отдела Ставки, ген. Данилов.

Указав на непрочность положения на Кавказе, несмотря на недавние победы, он заявил, что «лично» «безусловно» не верит в успех англичан, добавив, впрочем, что, «даже при условии успеха» англичан, «посылка нами каких-либо войск для десантной операции на Босфоре» невозможна. В то же время он успокаивал Кудашева, что, даже овладев Проливами, уничтожив турецкий флот и наведя страх на Константинополь, англичане не смогут овладеть им, ибо «никакой десант, который они могли бы выслать, не в состоянии был бы одолеть турецкую армию, которая не отдаст же без боя столицу»…

Между тем из разговора Кудашева с Вилльямсом, предшествовавшего его разговору с Даниловым, в то же время явствовало, что, «читая между строк телеграмму Китченера», следовало прийти к выводу, что «вопрос о форсировании Дарданелл (английским) адмиралтейством уже решен», независимо от того, смогут ли русский флот и армия принять в этом деле участие или нет.

Расхождение во взглядах между Министерством иностранных дел и Ставкой было, таким образом, снова полное. Недаром Данилов просил Кудашева сказать Сазонову, «чтобы он отнюдь не расхолаживал англичан»[40]. Новая попытка Сазонова (см. телеграмму от 12 февраля ⁄ 30 января 1915 г. Кудашеву) предотвратить операцию указанием на ее «чрезвычайную рискованность» — «ибо, в случае неуспеха, значение союзнического флота на Средиземном море может быть серьезно подорвано» — привела лишь к тому, что в Ставке окончательно было признано необходимым избавиться от дальнейших советов Сазонова по данному вопросу[41]. Уже 14/1 февраля Кудашев в весьма лаконической форме в конце довольно длинного письма известил Сазонова, что Янушкевич ему «сообщил волю государя, чтобы дело о завладении Проливами сосредоточилось в Ставке и что государь признает только одно решение этого вопроса: присоединение обоих Проливов». Можно сомневаться, что Николай II, принимая это решение в таком виде, знал настроения Ставки по данному вопросу и, в частности, мнение генерала Данилова, пояснившего в ранее упомянутой беседе с Кудашевым «самым внушительным образом», что «завоевание Босфора потребует отдельной войны, а будет ли Россия способна вести эту отдельную войну и захочет ли, — в этом он глубоко сомневается».

Официально Сазонову «воля государя», впрочем, впервые стала известной в совещании по вопросу о Проливах, состоявшемся 19/6 февраля под председательством председателя Совета министров Горемыкина, в котором последним был оглашен «совершенно секретный» рескрипт на его имя Верховного главнокомандующего от 14/1 февраля, — рескрипт, копия которого, по заявленному 19/6 же февраля желанию Сазонова, мотивированному тем, что рескрипт «по своему предмету непосредственно касается деятельности вверенного ему ведомства», был ему препровожден… 24/11 февраля.

Сущность же рескрипта сводилась к тому, что ввиду того, что вопрос о захвате Проливов касался не только Министерства иностранных дел, но также и других ведомств, в частности военного и морского, решено, что «подготовительные работы всех ведомств должны вестись по определенному плану», согласно основным положениям, установление которых поручалось Верховному главнокомандующему.

Все это вместе достаточно ясно показывает, что ни о какой русской «инициативе» в деле дарданелльской операции и речи быть не может. Ставка лишь согласилась с готовым английским планом.

5. Дальнейшая эволюция мысли о дарданелльской операции. — Сербская экспедиция Ллойд Джорджа

Ответ великого князя на сделанное ему сообщение был получен в Лондоне 26/13 января. В записке, при которой сэр Эдуард Грэй препроводил его Черчиллю, Грэй отметил, что «ответ великого князя показывает, что, хотя операция России не может помочь» — в этом, по-видимому, в Лондоне до этого не были уверены — «она встречает полное ее сочувствие, и великий князь придает величайшее значение ее успеху. Этот факт может быть использован перед Оганьером (французским морским министром) с целью показать, что мы должны ее (операцию) продвинуть и что неудача в этом разочарует Россию и воздействует крайне неблагоприятно на военное положение, которым Франция и мы, именно теперь, особенно озабочены…»[42]

Само собой разумеется, что за этими соображениями, казавшимися полезными для воздействия на французские власти, неохотно согласившиеся «в то время, когда значительная часть их территории была занята германскими войсками, тратить свои силы вне самой Франции», а потому, по обыкновению, ссылавшиеся на возможность несогласия России, скрывались иные мотивы, для выяснения которых надлежит вкратце остановиться на новой — третьей по счету — операции на Ближнем Востоке, возникшей опять-таки по инициативе Англии.

Телеграммой от 2 февраля ⁄ 20 января 1915 г. министр финансов Барк, прибывший в Париж на англо-франко-русскую финансовую конференцию, на которой