вздох, признаться, совсем меня огорошили.

— Что простите?

— Воду носил, — охотно пояснили мне. — Каждое утро. Там от реки до школы три сотни ступеней и нужно было наполнить бочку. А ведра, эх, видели бы вы те ведра… Еще полы натирал. И на кухне. И каллиграфия… Мастер говорил: прежде чем подчинять тело, нужно подчинить дух.

Жадный взгляд скользнул по стенкам пустого котелка и пустой же миски. Убедившись, что каши от этого не прибыло, его светлость отставил утварь.

— А как же замки? — невинно, вот прям взяла и поверила, поинтересовался он.

— А что замки? — я недоуменно взмахнула ресницами.

— Умеете?

— А вы шпагу просто так носите?

В конце концов, я не святая!

Улыбается. Сидит, смотрит изучающе. И улыбается.

— Умею, — сдалась я, понимая, что не отстанет.

Все, больше никаких разговоров по душам. А то так и до виселицы доболтаться недолго.

— А меня можете научить? — вопрос упал ведром колодезной воды на голову. — Только без лютни. И вышивки.

Моя улыбка выражала печаль, происходящую исключительно от невозможности выполнить просьбу его светлости.

— Без лютни никак, — покачала я головой.

Вздохнула, чтоб уж наверняка, и на ноги поднялась.

Пора собираться, а то, чувствую, еще немного и лютня его светлость не остановит.

Учить брата короля вскрывать замки?

Наставница нашла бы это пикантным. Совершенно недопустимым, но пикантным.

Собрались мы быстро, хотя Лютик, не иначе как в отместку за мое сердечное непостоянство, вредничал, будто капризная барышня перед дебютом: тянул глубже в озеро, норовил развернуться, пока я проверяла подпругу, шляпу стащил. А когда я страшным голосом пообещала обменять его в первой же деревне — обиделся и еле переставлял копыта, отвлекаясь то на сочный одуванчик, то на бабочку.

Признаться, если б не спешка, я бы плюнула на выкрутасы тонкой лошадиной души и просто наслаждалась бы. Лесом в платье из яркой зелени и солнечного света, хмельным, как молодой сидр, воздухом, птичьими сплетнями и упоительным молчанием его светлости, который судя по виду тоже отдавал должное погоде и пейзажу.

Короткий привал у беззаботного ручейка. Хлеб, сыр и немного земляники, которую ее светлость ел медленно, словно редкое лакомство.

— В городе вкус совсем другой.

И я согласилась. Правда ведь другой.

Мы ехали почти полдня, пока длинная тень менгира не разрезала, наконец, зеленую ленту почти нехоженой тропы со звездочками зверобоя и вербейника. Лютик остановился, нервно переминаясь с ноги на ногу. Я наклонилась и, похлопав по длинной шее, сказала:

— Знаю, знаю. Но ничего не поделаешь, нам туда.

Заметив мое отставание, его светлость придержал гнедого.

— Куда? — переспросил он.

— Туда.

Моя рука указала на каменный палец в перчатке из молодого мха, точнее, на то, что скрывалось за ним.

— Подлесок слишком густой, там не проехать.

Я хмыкнула и сжала колени, посылая недовольно прядущего ушами Лютика вперед. За спиной раздалось вопросительное ржание и удивленное:

— Семь демонов Дзигоку!

— Добро пожаловать в Брокадельен.

Придержав Лютика, я поравнялась с его светлостью.

Залитая солнцем и птичьим гомоном дорога с почетным караулом из древних буков была достаточно широкой для двух карет. Оплетенные изумрудным плющом стволы изгибались, сплетались ветвями в величественную арку. Где-то вдали серебряной свирелью пел ручей и молодая косуля смотрела на нас в полном недоумении.

Я прикрыла глаза, вдыхая упоительно сладкий воздух.

Добро пожаловать в Брокадельен, Алана.

Нет.

С возвращением.

Глава 6

Туман плотный и пахнет мокрой шерстью. Сжимая в дрожащей руке задубевшие змеи-поводья, делаю шаг — и ничего не чувствую, так замерзли ноги. Пять. Еще пять шагов до берега. Осенняя река, пусть обмелевшая, опасна. Надеюсь, нашего пути вброд хватит, чтобы запутать собак.

Замерев, слушаю ночь, полную тихого плеска и шепота ветра. Но ни грохота копыт, ни воя баронских гончих.

Святая Интруна, спаси и защити. Пусть нас не хватятся до Третьего часа!

Луна гладит текучую гриву реки, подсвечивает перекаты камней, даря надежду сохранить кости в целости. Подтянув повыше отяжелевшую от влаги юбку, я беру правее, туда, где неприступной стеной встают древние сосны Брокадельена.

Резкое натяжение поводьев заставляет меня обернуться. Нога скользит и равновесие я сохраняю чудом. Еще мгновение и… Нет! Нельзя думать. О коварстве реки, холоде, от которого онемели даже зубы, призраке погони и равнодушном:

— Скоро зима, дорогая. Зимой дети часто умирают.

Четыре шага до берега. Еще сто до леса. А в Брокадельен ловчие барона не сунутся даже под угрозой плетей.

Несколько ударов сердца я дышу, позволяя Лентяю напиться. Времени мало, но пони стар и давно не ходил под седлом. Тем более груженным собранными впопыхах вещами и Жовеном, сонно цепляющимся за рожок седла. Будь потайной ход выше, взяла бы Стрелу…

Хватит! Хватит думать о том, чего не случилось.

— Держишься?

Мой голос дрожит, и губы не хотят улыбаться, но я старшая и обещала заботиться о брате.

Жовен смотрит на меня и серьезно кивает.

— Молодец! — я все же легонько тяну за поводья, заставляя пони поднять лохматую голову. — Нам совсем чуть-чуть осталось. Вот уже лес, видишь.

Жовен следит за моей рукой и кивает еще серьезнее.

После ареста отца он почти не разговаривает.

Звук охотничьих рогов настигает нас за полшага от берега.

— Держись крепче! — кричу я, выпрыгивая из воды.

Нога скользит.

Я теряю равновесие.

И падаю, задыхаясь от ужаса.

Но вместо воды пальцы проваливаются в прохладную шерсть плаща.

Майская ночь оглушила треском сверчков и редким совиным уханьем. Храпом коней. Дремотным дыханием ветра. И бормотанием его светлости, который спал, в шаге от меня, завернувшись в плащ.

Прорехи в плетенной из ветвей крыше подмигивали далекими звездами. И лес больше не пах туманом, отсыревшей хвоей, осенним дождем… Страхом.

Я сделала вдох, успокаивая все еще дрожащее сердце. Провела рукой по глазам и с удивлением поднесла к губам кончики пальцев. Лизнула.

Ну что за глупости, Алана? Ты же больше не умеешь плакать.

Лес зашумел, и, кажется, в голосе его я различила недовольство.

Весь сегодняшний день Брокадельен бросал камешки в колодец моей памяти.

— Ты выросла, мерхед.

Высокая фигура проступает в тумане. Красно-золотой плащ из листьев с серебряным шитьем паутины шуршит по иссохшей траве. Длинные, слишком длинные пальцы холодят кожу на щеке, но не человечески яркие глаза смотрят ласково.

Пусть сейчас я путешествовала без провожатого, лес был на удивление милостив: не морочил, не петлял тропу, заботливо подкладывал поляны для привала и ленты ручьев. И от этого ухо зудело еще сильнее.

Его светлость крутил головой, как ребенок, впервые попавший на большую ярмарку. А когда