свет тайну кончины монарха окажется делом полезным для иудейства, в особенности, если дать сему подобающее толкование. Хотя, как знать — не всё на свете надлежаще толкуемо, порой и проруха случается… Мысль — вещь хрупкая, и нельзя быть уверенным в ее завтрашнем дне. Невозможно знать, чего остерегаться. А вот правильно разъяснить мотивы осквернения храмовой посуды — это воистину необходимо грядущим поколениям!”

“Пусть мой бывший ученик пока разбираться с делом Валтасара. Я предчувствую, что послезавтрашние стражи законов и чистоты языка выразились бы следующим образом: 'Акива будет вести расследование по факту смерти вавилонского царя'. Я же не стану терять дорогое время и сосредоточу свое внимание на других фактах, а уж по мере необходимости окажу помощь Акиве”.

* * *

Как известно, пророк, иной раз, удостаивался приглашением во дворец, беседовал с монархом, слушал его самохвальные речи, давал советы, играл с ним в ур. Сина вносила вклад в создание благородного имиджа мужа. Да и придворные, с которыми Даниэлю случалось переброситься словцом, тоже выражали лестное мнение о владыке. Впрочем, замечания последних нельзя было принимать слишком всерьез, ибо навряд ли высокопоставленные сановники могли высказываться в противоположном смысле.

Благочинная атмосфера царского двора создавала в сознании Даниэля вполне человечный, хоть и небезгрешный, образ Валтасара. Теперь же, со смертью царя, народному наставнику Даниэлю следовало пристальнее присмотреться к былым деяниям покойного и его помыслам. Это требовалось, дабы оставить будущим поколениям объективный, то есть злотворный для иудеев образ монарха.

Пророку, в его писаниях, важно было создать доказательный контекст собственной непредубежденности. Хороший прием в достижении такой цели — сбалансировать лестные отзывы весомыми критическими оценками. Поэтому Даниэль принялся искать человека, близко знавшего царя и неодобрительно настроенного к венценосцу. Кто мог исполнить роль противовеса?

Даниэль вспомнил об одном из советников покойного царя. Во дворце говорили, что мнения этого придворного смелы и независимы. Человека звали Шадрах. Сей преклонных лет евнух имел богатый опыт царедворца и отличался глубоким умом — так, по крайней мере, утверждали при дворе. Сановник служил еще у Навуходоносора, и был известен своим критическим отношением к Валтасару.

“Мне необходимо познакомиться с Шадрахом, расположить евнуха к себе и вызвать его на доверительную беседу!” — сказал себе Даниэль.

* * *

— Мир тебе, мудрый Шадрах! — приветствовал Даниэль своего визави.

— Мир тебе, мудрый иудей! — ответил Шадрах, — что привело тебя ко мне?

— Дарий поручил мне и Акиве, дознавателю из Ниппура, расследовать обстоятельства смерти Валтасара. С разрешения Дария я могу обращаться к подданным Вавилонии для получения свидетельств. Меня привели к тебе слухи о твоем выдающемся уме и незаурядной осведомленности.

— Я обязан исполнять указ Дария. Задавай вопросы, Даниэль.

— Я думаю, Шадрах, дело не только в исполнении указа. Мы с тобою люди разных биографий, но одного возраста. Это обстоятельство сближает нас. Кроме того, замечу, преклонные лета побуждают отвергать всякого рода вымыслы и держаться правды.

— Твой намек мне понятен. Я не собираюсь лгать.

— Я этого и не предполагал! Добавлю также, что не только ты мне, но и я могу быть тебе полезен!

— Весьма любопытно, однако, чем может быть полезен иудейский пророк советнику вавилонского царя?

— Поясняю. Если полученные от тебя сведения помогут исполнению моей миссии, то имя твое будет записано в моем пророчестве или войдет в легенды иудейского народа. Иными словами, имя Шадрах увековечится!

— Я вижу, Даниэль, тебе есть чем платить за правду. Спрашивай, отвечу, если смогу.

— Как ты попал во дворец, Шадрах?

— Когда я был молод, меня купил Навуходоносор. Я начал службу во дворце со скромной должности евнуха царского гарема. Навуходоносор — воистину великий монарх — заметил мой природный ум и произвел меня в старшие евнухи. Я преуспел на этой должности не менее, чем на предыдущей, и владыка назначил меня главным евнухом сераля, и, одновременно, хранителем нравственных устоев Вавилона.

— Меня впечатляет твой послужной список, Шадрах. Однако на этом твоя придворная карьера не закончилась, не так ли?

— Разумеется, не закончилась. Этому способствовали два обстоятельства. Первое. Навуходоносор состарился, романтические фантазии перестали волновать его душу, и надобность в содержании дворцового гарема отпала. Второе. Моя мудрость за годы беспорочной службы умножилась, и царь сделал меня своим визирем.

— Не могу не отметить проницательность Навуходоносора. Как великолепно он разбирался в людях!

— Безусловно. Выдающийся был монарх! Очень жаль, что сын так и не унаследовал отцовского величия.

— Кстати, о сыне. Как ты оказался среди советников Валтасара?

— Увлеченный пирами и развратом, Валтасар, занявши трон, не стал вникать в достоинства и иные свойства советников Навуходоносора, и, как есть, без изменений, взял себе весь отцовский дворцовый аппарат.

— Шадрах, ты служил сперва у Навуходоносора, потом у Валтасара. Монархи разные, а ты неизменно в почете. И у Дария ты не последний. Как тебе это удается?

— Я полагаю, Даниэль, что сей вопрос выходит за пределы твоего расследования. Тем не менее замечу, что я весьма почитал Навуходоносора, но был не слишком большим поклонником Валтасара. Мое критическое отношение к сыну следует из некоторых моих замечаний, кои не миновали твоих ушей. Я честен и прям. Своих мнений я не скрываю и смело и во всеуслышание провозглашаю их.

— Мог бы ты подробнее сообщить мне о непотребных поступках Валтасара?

— Возможно, мы поговорим об этом в следующий раз, когда лучше узнаем друг друга.

— Я обратил внимание: невзирая на личные предпочтения, ты всегда был верным слугой царю. Как видно, рожден ты хватом!

— Лесть приятна. Однако не лучше ли нам перейти к сути?

— Ты прав. Меня интересует твое мнение о надписи на стене.

— Что именно ты имеешь в виду, Даниэль? Ведь ни я, и ни кто другой из придворной интеллектуальной элиты не сумел прочесть таинственные знаки. В драматический день злосчастного пира, Валтасар, тогда еще живой, привлек лучшие умы царства к расшифрованию надписи. К сожалению, всё предпринятое оказалось напрасным, не спас даже примененный нами мозговой штурм проблемы. Только ты, пророк иудейский, сумел разобрать непонятные слова и узреть в них угрозу персов завоевать Вавилон. Только ты, повторяю, разгадал загадку. Так что же может добавить тебе мое скромное мнение?

— Я не уверен, Шадрах, что вполне понимаю твои ученые выражения. Я спрошу попросту: кто, по-твоему, задумал деяние, столь глубоко впечатлившее Валтасара, и чьей рукой оно было осуществлено?

— О, Даниэль! Бог твоего народа велик и всесилен. Ты — пророк Его. Надо ли тебе интересоваться суждением язычника, пусть даже наделенного мудростью?

— Ты прав в том, Шадрах, что иудейская вера возносит гений приверженного ей народа над умственными способностями языческих племен. Однако,