— Хорошо, попытаюсь ответить. Но я был бы рад услышать вперед твое мнение, а потом уж я выскажусь сам.

— Ох и хитер же ты, евнух царя вавилонского! Ну, да ладно, я согласен. Думается мне, что взволновать владыку вознамерился Господь. И тогда Он послал своего слугу, ангела небесного, осуществить замысел. Что ты скажешь на это?

— Звучит в высшей степени правдоподобно. Да, именно так и было, как ты предположил: Бог иудейский замыслил, а ангел осуществил! Я уверен, на ваших небесах нет недостатка в инструментах для письма.

— Кисти и краски, безусловно, имеются. Впрочем, это частность. Мне же нравится твое представление об изобилии на наших небесах инструментов для письма. Усматриваю в этом правильное обобщение. Действительно: мой Бог, лучшие Его пророки, Его народ имеют не знающую себе равных склонность к словесности.

— Ты, кажется, немного отвлекся, Даниэль. Если я правильно понял, ты одобряешь мою поддержку твоей версии?

— Безусловно, одобряю! Сходство наших взглядов служит неплохим доказательством моей правоты. Идею Божественно-ангельского происхождения надписи я вставлю в свое ближайшее пророчество.

— Не забудь упомянуть имя скромного язычника!

— Обещаю, Шадрах!

— Ты нравишься, мне, Даниэль. Мне приятно наше знакомство, я рад умному собеседнику — явление не частое в высших эшелонах власти!

— Взаимно, дорогой Шадрах! Моя миссия далеко не закончена. Я надеюсь, мы с тобою еще встретимся, и ты сообщишь мне важные для расследования вещи.

— Располагай мною!

* * *

Обдумывая состоявшийся разговор, Даниэль с удовлетворением рассудил, что завязавшиеся с Шадрахом отношения взаимопонимания и, отчасти, симпатии, еще пригодятся ему или Акиве. “Этот престарелый евнух прекрасно осведомлен о событиях, инцидентах и сплетнях, имеющих место во дворце. Вездесущий, он вполне может снабдить нашу следственную группу ценными сведениями! Впрочем, нельзя слишком доверяться Шадраху и терять бдительность: придворный народец научен себя в узде держать, а вот слова своего не держит!” — подумал Даниэль.

Даниэль не удовлетворился полученной у Шадраха поддержкой своего умозаключения о Божественно-ангельском происхождении надписи. Как добросовестный следователь, он решил, что дело нуждается в проверке. “Версия отличная, — рассуждал Даниэль, — она прекрасно вольется в мои письмена. Однако я обязан удостовериться в ее истинности. При случае доберусь до ангела, дабы услышать подтверждение из первых уст!”

Что касается включения имени Шадраха в Священное Писание, то Даниэль пока не пришел к окончательному решению, но склонялся к тому, чтобы предоставить распространение славы о язычнике фольклорным произведениям.

Далее Даниэль принялся обмозговывать причину, по которой Валтасар распорядился доставить в пиршественный зал священные кубки и пить из них. “Что побудило царя принять столь неожиданное решение? Ведь отец его, гроза востока Навуходоносор, трепетно относился к вывезенным из Храма предметам, верил в их святость и не позволял употреблять всуе!” — недоумевал пророк.

Результатом напряженных размышлений Даниэля стала нетривиальная мысль: “А вдруг Валтасар знал о том, что пленение иудеев в Вавилоне должно было, по слову Господа, продолжаться ровно семьдесят лет, а по истечении этого срока пленникам надлежало вновь очутиться в Иерусалиме?”

Неординарная догадка побудила Даниэля предположить возможный ход рассуждений осведомленного Валтасара: “Истекли семьдесят лет, а иудеи и поныне здесь, в нашем Вавилоне. Они не переселились в свой Иерусалим. То есть, иудейский Бог был не прав. А коли он ошибался в одном, то ошибался во всем! Например, сосуды из Храма, которые Он и Его служители называли священными, вовсе не таковы! Стало быть, кубки эти — самая обыкновенная посуда, разве что из золота! Значит, и нам, простым язычникам, можно пить вино из них!”

С гипотетическими рассуждениями Валтасара удачно согласовывался весьма гнусный инцидент: царь и его охмелевшие гости совершенно распоясались на пиру, хулили иудейского Бога и превозносили своих языческих божеств, не будь рядом помянуты. Правда, Даниэль сам не слыхал слов хулы на Господа, так как был призван во дворец лишь по окончании попойки. Но он обязательно опросит свидетелей, и они, как ожидается, непременно подтвердят факт поношения.

“Недостойное поведение царя и его гостей прочно сцепляется с моей догадкой о том, что надпись с угрозой покорения Вавилона сделана по воле небес. И в самом деле: Господь не простил Валтасару ни брань в свой адрес, ни осквернение кубков, и решил жестоко, но справедливо наказать богохульника!” — размышлял Даниэль.

“Как честный дознаватель, я обязан убедиться в истинности своей версии о причине, побудившей Валтасара к использованию священных кубков — действительно ли царь ошибся в подсчете времени?”

“Однако не рано ли я торжествую? Если вдуматься, то версия эта не слишком-то и хороша для моего пророчества! Ведь в основе ее лежит всего-навсего простительная ошибка, а вовсе не злонамерение, коего и вправе ожидать иудеи от их утеснителя. Короче, необходима скрупулезная проверка!”

VI

Литература сыска по праву занимает достойное место в изящной словесности. Возможно даже, самое почетное место. Благодарный читатель целиком отдается на волю книжных бурь. Знать, бойким пером написана книга, и в той голове она родилась, что не любит шутить. Робко постораниваются другие жанры и дают дорогу детективу!

Поглощая страницу за страницей, читатель с азартом норовит догадаться, кто из героев романа совершил преступление. Велика бывает радость книгочея, если сделает он это, не доходя до последней страницы. Ну, а коли не удастся ему такое, тоже не беда — время потрачено не зря, ведь говорят же, мол, чтение — лучшее учение.

Сочинителю, конечно, приходится нелегко. Не так-то просто придумать историю с преступлением и при этом столь искусно расположить действие, чтобы книгоед, даже самый искушенный в детективном жанре, не догадался, не дочитав книгу до конца, кто на самом деле преступник.

И все же у читателя есть основания завидовать мастеру слова. Придумывая, как увлечь и обмануть любителя книги, писатель напрягает воображение до предела возможностей и заставляет трудиться свой мозг в пиковом режиме.

Установлено наукой, что мыслительная деятельность с наивысшей нагрузкой уберегает от преждевременного упадка интеллектуальных сил. Посему автор этих строк берет на себя смелость широко рекомендовать сочинение детективных историй в качестве средства предупреждения нежелательных ментальных возрастных изменений.

Взглянем на дело широко: какие причины толкают на преступление? Разумеется, не только желание снабдить пишущую и читающую публику материалом для еще одного сюжета. Многие детективные романы не удаются как раз потому, что преступник ничем не обязан интриге, кроме необходимости совершить злодеяние.

Перефразируя поэта, скажем: “Для преступленья есть такие поводы: любовь, корысть, иные доводы”. Иных доводов бесконечно много, но фаворитами сыскных историй являются именно любовь и