попросить у Сталина, чтобы он вместо Берия прислал в Ленинград толкового командующего, но при Ворошилове не решился. Самолетов тоже надо было бы. А то стянули всю наличную истребительную авиацию под Москву, которую немцы начали бомбить еще с 22 июля, а остальные пусть делают, что хотят. Но тоже не решился...

- «У тебя все?»

- «Да, товарищ Сталин».

Сталин повесил трубку. Жданов грузно опустился в кресло и, выхватив из пачки папиросу, закурил. «Товарищ Сталин считает, что огонь кораблей не даст немцам подойти к городу. Поэтому он и посылает флот из Таллинна к нам. Шапошников ему там нашептал, что немцы пойдут на Мгу», - Жданов вопросительно взглянул на Ворошилова.

«На Мгу?» — переспросил Ворошилов. Он снисходительно ухмыльнулся, и его лицо стало таким же ехидно-умилительным, как на известной картине Сварога «К. Е. Ворошилов и А. М. Горький в тире ЦДКА», написанной в 1932 году. «Ошибается тут Шапошников, ошибается. Умный больно! Одним своим корпусом немцы делают маневр в восточном направлении, чтобы вынудить меня убрать силы с главного направления. Но мы, хоть и не такие грамотные, как Шапошников, а тоже не лыком шиты. Им Ленинград брать надо, а куда им на восток переть. Мга? А далее чего? Волхов, Тихвин, Шлиссельбург. Что же они дурни совсем? Аль меня за дурака считают, чтоб я силы свои распылил? Дурных нема!»

«Смотри, Клим, — сказал Жданов, хорошо зная, как редко ошибается Шапошников. — Смотри. Ты и ответишь, если тебя немцы облапошат».

«Вместе ответим», - лицо Ворошилова неожиданно стало мужественным и строгим. Климент Ефремович встал, одернул китель со сверкающими на петлицах маршальскими звездами, вздохнув, сказал: «А, семь бед — один ответ», - и вышел из кабинета.

Ни Жданову, ни Ворошилову Сталин даже не намекнул на директиву Гитлера от 21 августа. И правильно сделал.

25 августа 1941, 20:10

Капитан 3-го ранга Нарыков понял, что надо отойти мористее, чтобы не дать немецким батареям с берега накрыть эсминец. В течение часа он водил «Сметливый» по экспоненте, ведя артиллерийско-пулеметный огонь по огневым точкам противника и поддерживая высадившийся на полуостров Вирсту десант. Несмотря на то, что десант продвинулся вперед на пару километров, подавить узлы сопротивления немцев не удалось. Немцы вели яростный ответный огонь. Столбы воды от снарядов вздымались почти у самых бортов «Сметливого», обрушивая каскады воды на палубу и надстройки. В любую минуту можно было ждать атаки авиации, вызванной противником. Приходилось держать на местах расчеты зенитных автоматов, подвергая их ненужному риску.

С мостика Нарыков видел, как на баке эсминца суетился кинооператор, прибывший на корабль перед самым выходом на бомбардировку. Он снимал работу комендоров носовых стотридцаток, затем повернул объектив на мостик, запечатлевая для истории его, Нарыкова. Командир никак не мог вспомнить фамилию кинооператора в мешковатой армейской форме без знаков различия. То ли Прехер, то ли Прехнер.

Вдруг по мостику и по всей носовой надстройке зацокали пули. Крупнокалиберный пулемет бил из кустов у самого уреза воды. Если верить сообщениям с берега, то это уже глубоком тылу нашего десанта. Где-то метрах в пятидесяти от этого пулемета находится все руководство высадкой. Сигнальщики легли на палубу, присел за броневой щиток командир БЧ-111 старший лейтенант Иванов. Прошив носовую надстройку, пулеметная очередь сместилась дальше к корме, ударив по расчетам зенитных автоматов. Со снарядом в руках согнулся и упал на палубу приписной машинист-турбинист. Упал на палубу тяжелораненый матрос Поганец. Раненый в ногу старшина 2-ой статьи Шаталов сполз на палубу, прислонившись к кожуху вентилятора. «Лево на борт,- скомандовал Нарыков,- поставить дымзавесу!»

Продолжая огонь, «Сметливый» отходил от берега. Проклятый пулемет замолк. Полоса жирного удушливого дыма медленно плыла над водой. Жаркая погода всего дня сменилась сильным северо-восточным ветром. На рейде разгулялась волна, грозящая перейти в шторм. Огненные сполохи и пожары вздымались над городом. Горела красавица Пирита. Было не по-августовски холодно и жутко. Усиливающийся ветер рвал пламя пожаров, разбрасывая мириады искр...

25 августа 1941, 20:45

Военфельдшер Амелин стоял на деревянном пирсе Гогланда, с удовольствием подставляя разгоряченную голову под порывы холодного ветра. После гибели «Трувора» путь их маленького каравана протекал почти без происшествий, если не считать еще двух налетов авиации противника, к счастью, закончившихся безрезультатно. Взрывались мины в тралах, но к этому уже относились, как к чему-то совершенно обычному. На Гогланде подошли к стенке, сдали спасенных с «Трувора», узнали, что остатки предыдущего конвоя уже ушли в Кронштадт. «Рулевой» к стенке подходить не стал: встал на якорь. Амелину больше всех пришлось поработать при передаче раненых, и теперь он прохаживался по пирсу в приятном осознании того, что сегодня вечером, пожалуй, больше делать нечего...

На сходнях появился комиссар тральщика Чертов и, увидев Амелина, сказал: «Степан, пошли в местный политотдел. Надо политинформацию провести с ребятами. Возьмем какую-нибудь наглядную агитацию».

В политотделе какой-то политрук посмотрел на них, как на идиотов. Потом подошел к старому канцелярскому шкафу и, вытащив оттуда целую пачку плакатов, подал их комиссару. Чертов развернул плакаты. Все они были одного и того же содержания: в небе, закрывая солнце, плыли краснозвездные самолеты, сыпавшие вниз дождь бомб. А внизу тонули, горели и взрывались маленькие, черные кораблики, украшенные паучьими свастиками. Амелин тяжело вздохнул. Комиссар свернул плакаты и отдал их политруку. «Пошли, Амелин,- сказал он. - обойдёмся без наглядной агитации!»

25 августа 1941, 21:10

Капитан Елизаров, стоя на мостике теплохода «Жданов», невольно втянул голову в плечи. Два самолета в бреющем полете шли прямо на многострадальное судно. Почему морские охотники и тральщики сопровождения не открывают огня? Елизаров уже хотел дать команду на руль для уклонения от атаки, когда, к величайшему своему удивлению, увидел на голубых крыльях низколетящих самолетов красные звезды и опознал в них знакомые силуэты «ишаков». Свои! Это было просто невероятно. Елизаров уже забыл, когда в последний раз он видел в воздухе нашу авиацию. Самолеты прошли низко над кораблями, затем набрали высоту, сделали большой круг над караваном и ушли в сторону Ленинграда. Сотни глаз настороженно и без всякого восторга смотрели на них с палуб уцелевших судов разгромленного конвоя. Большинство, видимо, не верили своим глазам, в страхе ожидая, что сейчас самолеты развернутся и с воем начнут падать на корабли...

Караван подходил к Кронштадту. Прямо из воды, освещаемый пробивающимся через тучи солнца, вырастал до боли знакомый силуэт бывшего Кронштадтского собора. Первым шел «Жданов». Изрешеченные осколками, обгоревшие борта теплохода напоминали панцирь