Поняв, что пользы от этого парнишки можно не ждать, слушаю его в пол-уха и продолжаю осматриваться.

— Если хотите…

— О!.. Нет, спасибо, не надо, — отвечаю скороговоркой, заметив вдалеке удаляющуюся знакомую фигуру. — Вы мне очень помогли! — кричу уже через плечо и бросаюсь в погоню.

— Не за что, — растерянно бормочет лейтенантик.

* * *

Глина поскрипывает под подошвами ботинок, хрустят, вдавливаясь в нее, мелкие камешки. Кое-где попадаются по-настоящему крупные булыжники, их я или перепрыгиваю, или обхожу. Один раз, правда, спотыкаюсь и чуть не пропахиваю носом землю, но это все мелочи.

Не мелочь то, что я, кажется, упустила свою жертву. То есть цель. В общем, неважно, как его назвать. Джека я упустила, не видела, куда он свернул.

Прямо по курсу стоят несколько заброшенных строений. Похоже на склады или ангары. У одного отсутствует крыша, у другого — отвалилась половина стены. Внутри темно и зловеще.

Подхожу ближе и заглядываю: пусто, пластиковые стены и просто тонна пыли на то ли тоже пластиковом, то ли бетонном полу. Не похоже, что за последний десяток лет сюда ступала нога человека. Воздух влажный и затхлый.

Чихаю, вдохнув этой гадости, и отступаю. Напарываюсь пяткой на крупный булыжник. Подошва соскальзывает, хватаюсь за проржавевший водосток. Местечко — хоть ужастик снимай.

Обхожу первое здание и иду в сторону второго.

Джек обнаруживается возле третьего, тоже давно заброшенного, но на вид пока еще целого строения. Сидит на каком-то прямоугольном ящике, забытом хозяином у стены и покрытом толстенным слоем пыли. Голова опущена, в руках, свешенных между широко расставленных коленей, наполовину полная бутылка с водой.

Осторожно подхожу ближе и останавливаюсь, переступая с ноги на ногу. Кой черт меня сюда принес? Наслушалась речей Ларисы о помощи и поддержке? Так это она у нас вроде «скорая помощь».

Джек поднимает ко мне лицо. И нет, на нем нет вселенской скорби или отчаяния — обычное лицо, спокойное, разве что усталое.

— Пить хочешь? — спрашивает буднично.

— Не откажусь.

И он протягивает мне бутылку. Она явно только что из холодильника: бока запотели, а жидкость внутри еще сохранила приятную прохладу. Делаю несколько жадных глотков и возвращаю тару обратно.

Он молча забирает и закручивает крышку, глядя при этом куда-то в сторону. Прослеживаю направление его взгляда, но там ничего — только серая пустыня и все те же засохшие кустарники.

— Подвинься, — командую и, стоит ему немного сдвинуться, тоже усаживаюсь на ящик.

В носу тут же начинает свербеть от потревоженной пыли, и приходится сжать переносицу двумя пальцами, чтобы не расчихаться.

— Ты здесь жил? — спрашиваю, когда убеждаюсь, что приступ чихоты миновал.

Он качает головой.

— Не здесь. Это третий сектор, я жил в четвертом. Но они все однотипные.

— Серые бараки и серая глина? — хмыкаю.

Джек усмехается.

— И кусты. Не забудь про этих уродцев.

Жестоко, но справедливо. Сама не знаю, почему улыбаюсь. И уж точно не отдаю себе отчет, почему делаю то, что делаю — кладу голову ему на плечо. А он, как ни странно, не прогоняет. Снова усмехается, видимо, каким-то своим мыслям, но продолжает сидеть, как сидел. Он очень уютный, правда, и на такой жаре мне даже не хочется его раздеть. Но сидеть вот так рядом и пить из одной бутылки живительную влагу почему-то кажется не менее интимным, чем заниматься сексом.

— Дилан был здесь в плену?

— Не здесь. Все в том же четвертом секторе.

— У твоей матери?

— У моей матери. Всего месяц, но насмотрелся, надо полагать, на всю оставшуюся жизнь.

— А ты? — Рука-предательница, словно живя своей собственной жизнью, поднимается и начинает водить пальцами по его предплечью. — Тоже насмотрелся?

Он хмыкает.

— Думаешь, мать брала меня с собой и показывала, как правильно убивать людей?

— Не брала?

Джек снова качает головой, отчего плечо, на которое я опираюсь, вздрагивает.

— Она меня берегла. — Ничего не говорю, но он будто кожей чувствует мое недоверие. — Серьезно. Никаких ошметок тел и кровищи, как спел твой брат. — Запомнил, надо же. — Я прилежно учился по индивидуальной программе, гулял на свежем воздухе под присмотром охраны, а мама читала мне сказки на ночь и приносила сироп от кашля в постель, когда я болел.

— Звучит неплохо.

— Угу, — откликается Джек. Из своего положения не вижу его лица, но даже не сомневаюсь, что морщится. — Маленький уютный насквозь лживый мирок.

Не соглашаюсь:

— Все родители пытаются защитить своих детей.

Взять хотя бы наши отношения с Шоном. Он мне, конечно, не сын, но я тоже как-то не горю желанием посвящать его в некоторые подробности моей биографии.

— Наверное, — откликается Джек и замолкает. Вертит в пальцах бутылку, воды в которой осталось только на донышке, и смотрит куда-то в даль. А может, и внутрь себя.

Он ее не простил, свою мать. Как я не простила своего отца — за то, что дал ногой под зад, когда я так нуждалась в его поддержке. Но Виктор Коллинз жив, и он знает, что у меня все хорошо, а я знаю, что с ним все в порядке. В случае с Джеком — совсем другая история.

— Как она умерла?

— Получила выстрел в голову из плазменного пистолета.

И у меня ком встает в горле: голова, плазменный пистолет, запах горелой плоти… Уоллес Додж! Вот дерьмо. Немудрено, что он так долго припоминает мне мои туфли.

— Ты… — Откашливаюсь. — Ты это видел?

— Потом… — Пауза. — Добрые люди рассказали.

— Мне жаль, — бормочу.

Больше не путешествую пальцами по его руке, а обнимаю всей ладонью, не отрывая щеки от плеча. Я же Пиранья, я умею кусаться, а не поддерживать. Но я стараюсь, правда. Потому что мне на самом деле отчего-то не все равно.

— С Шоном все в порядке? — Джек вдруг резко переводит тему. Кажется, у него тоже есть свои три минуты для самобичевания.

Ухмыляюсь.

— Живехонек. Даже подрался, представляешь?

Джек ржет.

— Что, мальчик-то вырос?

— Сама в шоке.

А он вдруг снимает мою ладонь со своей кожи, но вовсе не затем, чтобы оттолкнуть, а для того чтобы обнять свободной рукой.

— Чокнутая, — произносит со вздохом, прижавшись щекой к моим волосам, — как же ты меня бесишь. С