назад и отдернула окровавленные руки от Джулиана, когда последний проблеск надежды угас. На смену ей пришло горе, грозившее захлестнуть меня. Оно тянуло меня за собой, как скрытое течение, и в любой момент могло унести прочь.

Я уже не была уверена, что хочу бороться с этим.

— Она недостаточно сильна, — провозгласила Зина со своего трона. — Я же говорила тебе.

— Корона выбрала ее, — мягко ответила Мариана.

— Корона ошиблась.

Я не стала возражать. Она была права. Какая бы сила ни призвала корону ко мне, она исчезла. Угасла. Не осталось ничего, кроме двух сломанных существ, обоих по-своему мертвых.

— Я бы хотела остаться наедине с ним, — прошептала я, проглотив слова, которые чуть не последовали за ними — чтобы попрощаться. Между нами не будет прощаний.

— Я не уверена. — Мариана заколебалась, и я увидела сомнение в ее глазах.

Но Зина уже поднялась со своего места. В ее глазах сияло довольство, когда она подошла ко мне, и это была единственная эмоция на ее стоическом лице.

— Пойдем, — сказала она Мариане. — Пусть у нее будут эти последние мгновения.

Последние мгновения.

Я не стала раздумывать над тем, что она имела в виду. Если она была права, то это был конец. В конце концов они придут за Джулианом, и я буду вынуждена расстаться с ним. Но я не была готова. Не тогда, когда я так ясно чувствовала его всего час назад. Не тогда, когда я могла прикоснуться к нему.

Его кровь остыла. Она больше не согревала мои руки. Теперь она казалась скользкой и маслянистой, и я разрывалась между желанием стереть ее и позволить ей навсегда впитаться в мою кожу. Это было все, что от него осталось, и это было несправедливо.

Я не осознавала, что плачу, пока слеза не упала на тыльную сторону моей ладони и не смешалась с его кровью. Не будет свадьбы. Не будет детей. Слез стало еще больше, я едва могла дышать. Я думала обо всех местах, куда мы планировали поехать. Я не увижу ни одного из них. Да и зачем мне это нужно, если рядом со мной нет его? Я задыхалась, с каждой секундой теряя все больше и больше. Я никогда больше не увижу, как он наблюдает из тени за тем, как я играю на виолончели. Мы никогда не построим новый дом в Париже взамен того, который сожгла его сестра. Не будет трепетных прикосновений. Мы не будем заниматься любовью при лунном свете.

В последнее время я так много времени проводила, размышляя о том, что принесет будущее, испытывая неуверенность, что упустила из виду истину. Будущее всегда было рядом. Это была его улыбка. Его ворчливые разговоры с братьями. Его руки, обнимающие меня в темноте ночи. Будущее — единственное будущее, которое стоило иметь, — это мы.

Это был он.

И без него мне ничего не было нужно. Не хотелось ни дурацкого трона, ни дурацкой короны. Я попыталась сорвать ее с головы, чтобы отбросить ее от себя, но она сопротивлялась, словно это был не просто предмет, а живое существо, которое не желало быть отвергнутым.

— Ты мне не нужна! — Мой крик эхом разнесся по пустой комнате и, вернувшись, обрушился на меня. Рухнув на его грудь, я позволила себе стать слабым существом, которым я, очевидно, являлась. Если бы я была такой, как они говорили, я могла бы спасти его. Я могла бы призвать эту дурацкую песню. Я могла бы исцелить то, что сломала. Но я не могла. Я не была сиреной. Или вампиром. Я была всего лишь полукровкой, которой не было места в этом мире, и если я не могла спасти его, то этот мир не был мне нужен.

Поэтому я позволила себе плакать и кричать до тех пор, пока у меня не перехватило горло, и слез не осталось, только их призрак пульсировал в моих сухих глазах. Я подумала о той ночи, когда мы встретились, когда он смотрел на меня так, будто мог разорвать на части, и тихонько стала напевать мелодию анданте. Последняя песня, которую я играла перед тем, как он бросился спасать меня и навсегда изменил мою жизнь.

Это была не та песня жизни, которой должен был владеть мой род. Напротив, это была песня о деве, встретившей смерть, и я наконец поняла ее. Я думала, что это история о невинном человеке, спасающемся от жестокой судьбы, но это было не так. Это была история о потере. О безумном отчаянии, которое сопровождает это горе. Это был страх, бессмысленная надежда, паника… и, наконец, принятие. Я не могла вспомнить ничего, кроме последнего фрагмента произведения — написанного Шубертом чувства покорности. Не облегчения, потому что в нем было слишком много боли.

И я не могла больше напевать, когда приблизилась к концу анданте. Да и не стала бы. Вместо этого я нашла новую мелодию, такую же сладкую, как вкус его поцелуя в полночь. Затем она наполнилась страстным желанием, которое я ощущала, когда он прикасался ко мне, и тихим удовлетворением, которое я находила в безопасности его объятий. Я исполнила свою надгробную речь — мое последнее прощание — в музыке, потому что не было слов для того, что я чувствовала к нему. Не было способа передать все, что он значил для меня и что будет значить впредь, кроме как через музыку, которая звучала и лилась из меня.

Когда я дошла до последней долгой ноты, я поняла, что у этой песни нет конца. У нас не было конца. Мы были настоящим волшебством, и, возможно, именно поэтому корона по ошибке опустилась на мою голову из-за той симфонии, которую написали наши узы. Но на данный момент я закончила свою работу, и наступила тишина.

Рука опустилась мне на плечо, и мне потребовалось мгновение, чтобы почувствовать ее — почувствовать его.

— Любовь моя. — Слова были болезненными и хрупкими, но они принадлежали ему.

Я приподнялась, и его рука упала на камни. Джулиан застонал — звук настоящей боли, от которого у меня внутри все скрутило. Я схватила его руку и осмелилась наконец взглянуть на него. Голубые глаза смотрели в ответ, вспыхивая молниями — магия сделала