– Пути Господни неисповедимы. Это так. Но ты, Ваня, свое желание с волей Господа не равняй. Господь тут ни при чем. Он есть любовь без конца и края. А тебя месть глодала, как вон Малахай ту кость. Вот и преподнес невзначай Господь тебе выбор. Здесь уже сам решай.

– Может, не случайно все? И карта, и револьвер? Может, так хочет Всевышний? Искушение посылает.

Билый покрутил головой.

– Скорее другое: испытывает нас. Дает право выбора, как любому человеку. Господь никогда не искушает, это анчибел делает.

– Пусть и анчибел этот самый. Нелегко, – признался Суздалев. – Душу чувство на части рвет, Микола. Прости. Знаю – осудишь. Но я не могу по-другому. Знаю, падший я человек. Должен сделать я задуманное.

– Должен?

– Должен, Микола. Вину всю на себя возьму. Доставишь?

– Доставлю, – сказал Билый, кивнув. – Но послушай, друже. Если полковник будет в лагере не один? Что тогда? – Казак прищурил глаз. Почему-то предвиделось, что так просто всё не произойдет. И что милосерднее? Оставить всех во льдах или резать? Всех резать. Понимает ли это Ванятка? Это же грех ляжет на душу навсегда. И как с такой тяжестью потом жить?

Но неожиданно Суздалев сказал:

– Тогда пулю ему, пулю себе, а ты уцелевших домой верни. К семьям.

Казак снова завертел головой, принимая слова друга. Не по нраву пришлись. Замолчал, поднимаясь. Стал вещи собирать, готовя упряжку. Да и какие там вещи. Так, все необходимое, что в дороге пригодиться может. Один лишь Бог знает, когда к месту стоянки корабля выйдут. Малахая в основные нарты запряг. Хоть и непривычно ему в такой упряжи, но выхода нет. Один он остался из всех собак. Но он и стоил их всех. Шкуру медведя постелил аккуратно. Погладил рукой. Пусть и не целая, но как подарок деду Трохиму в самый раз будет. «Бешмет из нее сошьет себе зимний», – улыбнулся казак, представляя радость в старческих глазах деда. Мяса набрал. Остальное припрятал, не пропадать же добру такому. Санями перевернутыми накрыл и остатками бревен придавил – не растащат, только если крупный зверь. Но вряд ли другой медведь рядом бродит. Угодья у них могут быть большими. А к такому соседу не каждый осмелится сунуться.

Тронулись в таком же молчании. Делали краткие перевалы, давая Малахаю отдохнуть. Больше рядом с нартами то бежали, то шли. Снег обжигал, колол сухими снежинками лицо и таял на разгоряченной коже. Усы и борода быстро сосульками покрылись.

Место побоища случайно нашли. Могли мимо проехать, да Малахай стал себя активно вести, нервно погавкивать. В основном от страха. Жался к ноге казака. Потерял ход. Остановились. Билый присел. Следы на снегу осмотрел.

– Медведь был, к бабке Аксинье не ходи. И судя по размеру лап, наш.

Казак кивнул на лежащую в нартах шкуру.

Еще штуцер увидел. Вертикально в снег воткнутый. Почти наполовину уже снегом засыпан. Блестел серебром приклад. Не удержался Микола, сходил. Снег ногами разгреб, думал найти что-нибудь ценное. Нашел в одном месте кости обглоданные, человеческие, и больше поисками решил не заниматься. Отбило охоту. Вернулся обратно. Суздалев внимательно смотрел на штуцер.

– Пац тебе с поклоном возвращает, – вздохнув, сказал казак, положив аккуратно оружие в шкуры. Иван равнодушно посмотрел на штуцер и не прикоснулся к нему.

Тронулись дальше в молчании. Билый, с картой сверяясь, все больше места и ориентиры отмечал. Сумрак ночью сменился. Небо чистое было. Не подернутое привычной для этой местности белоснежной дымкой. Ветер спал. Спокойнее стало. Тишина, нарушаемая шумным дыханием Малахая, высунувшего свой фиолетово-розовый язык, и скрипом полозьев.

Билый чуял: близко уже. Когда задумывался о том, что будет, сердце учащенно начинало стучать. Не за себя боялся. Больше за односума переживал. Суздалев не спал. Непривычное молчание между друзьями – угнетало.

Лагерь появился неожиданно.

Почти засыпанные снегом палатки и одинокая, без единого намека на обитаемость, хижина, заваленная почти по крышу. Билый остановил собаку, глядя на нетронутый пейзаж. Снег от темноты почти синий. Не было тут тропинок, следов человека. Отходов. Из хижины не валил дым. Плохой знак. Мертвое все.

Граф из саней выбрался, встал рядом. Прошептал, картину оценив:

– Может, к лучшему всё…

Казак не ответил, пожав слегка плечом.

– Думаешь, медведь? – так же тихо спросил Суздалев, боясь тишину нарушить.

– Вряд ли, – ответил уверенно Билый. – Следов разрушения нет. Никаких. Ни от хищника, ни от человека. Выглядит брошенным много времени назад. Но опять же ни о чем не говорит. Тут за день может как за месяц навалить. Снегом все засыплет. Такая природа.

– Тогда что? Если не зверь и не люди?

– Осмотреться надо. Потом выводы будем делать.

Билый кинул Малахаю куски медвежьего сердца и с багром наперевес пошел к первой палатке. Суздалев не отставал, несмотря на то что рана ныла. Не укрылось, что в меховой рукавице револьвер греет.

Микола брезент распорол, заглянул. Лежанки почти полностью снегом занесены. Скарба нет. Удивительно, что жилое место отдельно от хижины. Билый покосился на Суздалева. Но тот внимания не обратил, нетерпеливо смотрел уже вперед. Графа била мелкая дрожь. Меж тем казак насчитал шесть мест, но в палатке могло и больше уместиться людей.

Как граф ни хотел к избушке побыстрее подойти, однако направились ко второй палатке. Разрезав брезент, Билый увидел нарты, друг на друга поставленные. Тут же упряжь. И никого из живых: ни собак, ни людей.

Суздалев рванулся было к хижине, но Билый остановил его:

– Погодь. – Сам вернулся к саням. Достал из шкур графский штуцер, погрел руками замок, обжигаясь холодом. Переломил. В стволах блеснули разнокалиберные патроны с непробитыми капсюлями. Так и вернулся – в одной руке багор, в другой штуцер. Предупреждая вопрос друга, махнул головой. Подошли ко входу в хижину. Разгребли лаз. Тут-то и пригодился багор. Быстро пробили щель, расшатали доску и, надавив, как рычагом, открыли дверь.

В лицо пахнуло смрадом.

Граф отшатнулся. Прикрывая лицо рукавом шубы. Билый слегка поморщился. Сладковатый запах ни с чем нельзя было перепутать. Микола раскрыл дверь полностью, впуская в темень лунный свет. И первый двинулся в проход. Осторожно, шаг в шаг за ним крался граф. Он почти не дышал, и в тишине Микола слышал, как часто стучит у односума сердце.

Хижина походила на ту, в которой они провели почти десять дней. Строилась по такому же принципу: с очагом посередине, с дырой в потолке. Только нар больше, высокие, в два ряда. Очаг засыпан снегом. Крохотные редкие снежинки и сейчас кружили, падая вниз с дыры в потолке, искрясь в лунном