Шрифт:
Закладка:
Агостино Сарелли не принимал никакого участия в этой радостной суете. Он лишь отдал приказ сопроводить Агнессу, оберегая ото всех опасностей, и удалился в свой покой. Однако из окна он стал смотреть, как маленький отряд проскакал за городские ворота, и тотчас же принял решение тайным путем двинуться за ним следом, до того места на большой дороге, куда должны были выехать паломницы.
Он был вынужден отпустить Агнессу, ибо осознал собственную беспомощность, не сумев ни убедить ее, ни доказать ей, что между ними на самом деле не существует тех преград, что воздвигало ее воображение, взращенное и подкрепляемое самой живой и пламенной религиозной верой. В ее исполненном ужаса взгляде, в мертвенной бледности ее лица он различил неподдельную и непритворную боль, причиненную его речами; он понял, что осознание своей любви к нему породило в душе ее чувство слабости, она восприняла это чувство как грех и в ужасе отвергла все его просьбы и мольбы хотя бы выслушать его.
«Ничего не поделаешь, – решил он, – пусть отправится в Рим и увидит собственными глазами, сколь ложный, ни в чем не отвечающий действительности образ папы и его присных нарисовало ей ее собственное чистое, невинное воображение. Какой христианин не пожелал бы, чтобы эти чудные грезы воплотились в реальности? Однако нельзя допустить, чтобы эта нежная голубка без всякой защиты летела в грязное, смрадное гнездо стервятников и гарпий. Какую бы смертельную угрозу ни таил для меня самый воздух Рима, я отправляюсь следом и незаметно стану оберегать ее».
Глава 26
Рим
Перед нашим взором является видение из страны теней. Перед нами простирается широкая равнина, раскинувшаяся на много миль, покрытая зелеными, волнующимися под ветром лугами и окруженная со всех сторон голубыми горами, серебристые вершины которых, поблескивающие в лучах заката, свидетельствуют о том, что там все еще длится зима, хотя на равнине уже вступила в свои права весна. Столь безмолвен, столь уединен, столь прекрасен этот колеблемый ветром простор с его хранительницами-горами, что можно принять его за дикую, глухую местность, американскую прерию или азиатскую степь, однако посреди него, на мягких, покатых холмах, мы различаем город, мрачный, причудливый и древний, город мечтаний и тайн, город живых и мертвых. И это Рим, фантастический, чудесный, незапамятный, как само время, Рим, исполненный могущества, притом что некогда оно зиждилось на физической силе, власти и величии, а сейчас, переживая период физической слабости и упадка, он черпает его из обладающих непреодолимой притягательностью моральных принципов.
По мере того как солнце движется к западу, самый воздух вокруг, кажется, наполняется свечением, которое словно бы неудержимо заливает все уголки города, оживляя и расцвечивая даже самые древние, поросшие мхом руины. Воздух трепещет от серебристого перезвона сотен колоколов, зовущих к вечерне, преображающих мир силой мягких, ангельских звуков. Обрушившиеся колонны Форума словно парят в золотистой дымке, а потоки света наводняют Колизей, взирающий на город тысячью арок, точно древний череп – тысячью пустых глазниц. Нежный свет струится по улицам, сырым и плохо мощенным, заполняет зловонные и темные, как пещеры, логова, именуемые здесь домами, где сегодняшняя чернь влачит жалкое существование в совершенном довольстве и подобострастии. Свет озаряет множество грязных, пыльных дворов, где стены покрывает зеленый мох, а вода лепечущих фонтанов низвергается в украшенные античными изваяниями мраморные бассейны. В лучах этого света сияют роскошные дворцы нынешней римской знати, возведенные из камня, добытого в древних руинах. Свет окутывает целый лес церквей, каждая со своим, особым колоколом, наделенным своим, особым голосом, и украдкой проникает сквозь украшенные витражами окна внутрь, мерцая на блестящем, ослепительном убранстве, поражающем позолотой, росписями и лепниной от потолка до пола. А дальше этот свет устремляется на другой берег Тибра, в мерзкое, смрадное гетто, где, таясь во мраке, под сенью робкого пугливого суеверия сыны Израиля растут, почти не видя белого дня, точно чахлые белые травы в глубоком погребе, и обрамляет торжественным сияющим гало черные траурные обелиски кипарисов, окружающие близлежащие виллы. Замок Святого Ангела в лучах света превращается в огромную прозрачную сверкающую сферу, а статуи святых и апостолов, украшающие церковь Сан-Джованни ин Латерано, горят, словно изваянные из живого огня, и точно простирают руки, благословляя паломников, приближающихся к священному городу по мягкому, волнуемому ветром зеленому морю, раскинувшемуся вокруг этого города туманной вуалью.
В ту пору, как и сейчас, Рим, с его сыростью, грязью и плесенью, с его зачастую голодающими, живущими в лачугах обитателями, с его лежащими в руинах некогда прекрасными монументами и зданиями, возвышающимися, точно мрачные призраки, на фоне пышных дворцов, мог показаться могущественным волшебником и магом. Со всеми своими страшными тайнами алчности, жестокости, честолюбия, несправедливости, со всеми своими гнусными оргиями и противоестественными преступлениями, со всем развратом и нечестием давно погребенной Римской империи, проникающими, словно ядовитые испарения из склепа, в нынешнюю жизнь и повсеместно пятнающими ее смертельными в своей нечистоте миазмами, Рим все же обладал тем странным, удивительным обаянием меланхолического величия и славы, которое привлекало к нему сердца и взоры путешественников со всех концов света. Возвышенные, благочестивые души жаждали узреть обитель веры и наивно полагали, что там они обретут покой, тот самый покой, который на протяжении томительной, безрадостной жизни вечно ускользает, как мираж в пустыне; там им будут отпущены грехи, которые не простит ни один обычный священник; там чьей-то непогрешимой мудростью будет снято с их души тяжкое бремя вины; там душе, погруженной в молитву, будет явлена суть вещей желанных и предъявлено свидетельство существования вещей незримых. Даже могучий дух Лютера жаждал прильнуть к груди Рима, в котором заочно видел и почитал отца, и потому будущий великий реформатор смиренно прибыл сюда искать покоя и безмятежности, которые впоследствии обрел в Иисусе.
В этот час, когда над городом воцарились золотистые сумерки, наши паломницы идут по Аппиевой дороге с молитвами и слезами благодарности. Агнесса вглядывается и замечает статуи святых на фасаде церкви Сан-Джованни ин Латерано, окутанные облаком золотистого света и благословляющим, оберегающим жестом простирающие к ней руки.
– Гляди, гляди, бабушка! – воскликнула она. – Вон там – дом отца нашего, и все святые призывают нас домой! Да будет славен Господь, который привел
