Она подала ему руку; он преклонил колени, поцеловал ее руку, прижал к своему челу, а потом встал и вышел из покоя.

Какое-то мгновение после ухода кавалера Агнесса ощущала острую боль, неизменно пронзающую сердце всякого, кто впервые понимает, что расстается с другом навсегда, а затем, со вздохом стряхнув с себя тягостное оцепенение, поспешила в альков и, упав на колени, принялась благодарить Господа за то, что испытание ее завершилось и что Он не оставил ее, укрепив дух ее и не дав уступить соблазну.

Через несколько минут из внешнего покоя донесся голос ее бабушки, и почтенная матрона заключила внучку в объятия, и разрыдалась страстно и неудержимо, забыв обо всем на свете и называя ее тысячами нежных, ласкательных имен, какие обыкновенно матери дают своим младенцам.

– В конце концов, – сказала Эльза, – они недурные люди и принимали меня совсем неплохо. Они такие же, как мы, они не грабят бедняков, а нападают лишь на наших врагов, принцев и знатных господ, которые смотрят на нас как на овец, годящихся лишь на то, чтобы стричь их на шерсть да забивать на мясо. Эти же разбойники – совсем другие: они жалеют бедных крестьян и старых вдов, и кормят, и одевают их, уделяя им часть добычи, отнятой у богатых. А их предводитель – веришь ли? – это тот самый красивый синьор, что когда-то подарил тебе перстень, ты, может быть, забыла о нем, ведь ты никогда не помышляешь о земном, но я его тотчас узнала, а потом, он так благочестив, что, едва узнав, что мы паломницы и идем к святым местам, распорядился отпустить нас с честью и велел нескольким из лучших своих людей проводить нас через горы, а жители городка весьма растроганы, и приходят изъявить нам почтение, и приносят гирлянды и букеты цветов, и просят молиться за них. Так что двинемся в путь не мешкая!

Агнесса следом за бабушкой прошла по длинным коридорам и вниз по темным, пахнущим плесенью лестницам во двор, где им были приготовлены две оседланные лошади. Несколько мужчин в шляпах с перьями и с высокой тульей, одетых в плащи, также садились на коней, а вокруг них теснилась толпа женщин и детей. При появлении Агнессы раздались восторженные крики: «Viva Jesù! Viva Maria! Viva! viva Jesù! nostro Rè!»[116] – и паломниц стали осыпать миртовыми ветками и гирляндами. «Молитесь за нас! Молитесь за нас, добрые паломницы!» – с жаром наперебой восклицали собравшиеся. Матери выше поднимали детей, а нищие и калеки, старые и больные, без которых не обходится ни один итальянский город, громко крича, разделили всеобщий энтузиазм. Агнесса стояла посреди этого шума и суеты бледная и безмятежная. Ей казалось, что последние узы, привязывавшие ее к земному миру, распались и что отныне она всецело принадлежит миру горнему. Она почти не видела и не слышала того, что происходит вокруг, мысленно погруженная в самозабвенную молитву.

«Поглядите на нее! Она прекрасна, как Мадонна!» – говорил в толпе то один, то другой. «Она похожа на святую Екатерину!» – восхищались иные. «Она могла выйти за нашего предводителя, знатного синьора древнейшего рода, но она предпочла стать невестой Христовой», – судачили третьи, ибо Джульетта, с истинно женской любовью к романтическим историям, не преминула во всех подробностях изобразить своим новым товарищам и их подругам любовные приключения, выпавшие на долю Агнессы.

Тем временем Агнессу усадили на лошадь, и вся кавалькада выехала со двора на сумрачную узкую улицу, а мужчины, женщины и дети последовали за нею. Добравшись до городской площади, они на несколько мгновений остановились у старинного фонтана напоить коней. Окружавшие их в эти минуты местные жители были столь ярки и живописны, что любой художник запечатлел бы их с восхищением. Женщины и девицы этого глухого, ничем не примечательного горного городка обладали той особой стройностью и изяществом, которая поражает нас в античных скульптурах и барельефах, а когда они шли, держа на голове медные кувшины для воды древнего этрусского образца, то казались бы бронзовыми статуями, если бы их классический облик не оживляли яркий румянец на щеках, блеск больших глаз и яркие, причудливые наряды. Не менее впечатляющей внешностью были наделены присутствовавшие там же мужчины, хорошо сложенные, прямые, сильные и гибкие, с размеренными движениями, облаченные в эффектные костюмы, выгодно подчеркивавшие их осанистость и статность. Среди этой пестрой толпы сидела верхом на лошади Агнесса, ожидая, когда они двинутся дальше, едва ли замечая бурный восторг столпившихся вокруг нее местных жителей. Какой-то восхищенный поклонник вложил ей в руку большую ветку цветущего боярышника, которую она взяла почти бессознательно, лишь поворачиваясь в детской наивности то направо, то налево, обещая молиться то за того, то за другого или кивая в знак признательности за благословение то одному, то другому в толпе.

Завершив наконец все приготовления, маленький верховой отряд, сопровождаемый нестройной толпой, проскакал по улицам к городским воротам, распевая по пути гимн крестоносцев, который сохранился в народной памяти с тех давних времен, когда рыцари отправлялись в Святую землю освобождать Гроб Господень:

Иисусе прекрасный,

Царь Мирозданья,

Сын Божий и человеческий Сын!

Тебя превознесу я,

Тебя возлюблю я,

Ты слава души моей, радость моя, венец мне один!

Прекрасней луга,

Прекрасней леса,

Где по весне поет соловей:

Иисус сияет прекрасней,

Иисус является чище,

Иисус исцеляет сердце от скорбей!

Прекрасней свет солнца,

Прекрасней свет луны

И звезд, что украшают небосвод:

Иисус сияет прекрасней,

Иисус является чище,

Иисус, покров наш и оплот!

Они как раз пели второй куплет, когда внезапно, явившись из-под арки темных старинных городских ворот, их взору открылся широко раскинувшийся пейзаж с серебристыми оливковыми садами, пурпурными полями клевера, миндальными и фиговыми деревьями и виноградниками, только-только одевшимися первой нежной зеленой листвой. Между высокой гористой возвышенностью, по которой проезжала Агнесса, и различимым вдалеке сияющим, ярким морем простирался бесконечно прекрасным видением чудесный край, а религиозный восторг, охвативший всех вокруг, имел в ее глазах ценность и значимость самой прочной и разумной веры. Мы, взирающие на подобную экзальтацию более холодно и отстраненно, по праву можем усомниться в том, что наивная восприимчивость к религиозным влияниям, страстное самозабвение, с которым он выражался, обладали хоть каким-то практическим смыслом. Наши сомнения вполне оправдывал тот факт, что некоторые или даже все участники этой сцены еще до наступления