Этот конфликт между «расширением» и «углублением» был главным мотивом продвижения Миттераном проекта Европейской конфедерации – концепции, которая предлагала множество промежуточных стадий для стран остальной Европы, в то время как ЕС-12 должен был перейти к более тесному союзу. Это было то, что Жак Делор уже назвал Европой «концентрических кругов»[765]. Важно отметить, что круги Делора – ЕС, Европейская зона свободной торговли, Восточная Европа – исключали Советский Союз, в то время как предполагаемая Конфедерация Миттерана была более свободной и более инклюзивной. Она начиналась бы с углубленного франко-германского ядра, вокруг которого был бы сформирован второй круг, включающий остальную часть стран ЕС, которая сейчас движется к ЭВС. За этим лежал последний круг, в который входили все остальные: Советский Союз и его бывшие сателлиты, плюс Северная и Юго-Восточная Европа. Миттеран не предполагал, что многие из этих государств войдут во второй круг раньше, чем в течение десяти или двадцати лет[766].

Здесь, как в зародыше, содержалось то, что можно было бы считать западным ответом на «Общий европейский дом» Горбачева – тот, который соответствовал целям Москвы в отношении политической структуры и структуры безопасности от Ванкувера до Владивостока. Идея Конфедерации, казалось, предлагала Москве путь к политико-экономическому включению в Европу, одновременно защищая Советы от полной изоляции после того, как в ЕС произойдет более глубокая интеграция. Вместо разделительной линии между двумя блоками, обозначенной стенами, заборами и Железным занавесом, политическая геометрия Европы была бы описана кругами, внутри которых каким-то образом нашел бы место реформированный СССР[767].

Формулировки, использованные Горбачевым и Миттераном для продвижения своих представлений о Европе, были идеалистическими и расплывчатыми. Они казались взаимозаменяемыми и поэтому легко объединялись в общую идею с незначительными различиями, которые можно было преодолеть. Черняев, например, заметил, что у Горбачева и Миттерана были «поразительно схожие взгляды на мировые события, по крайней мере, на “теоретическом” уровне»[768].

Но и различия были реальными. Для Горбачева «Общий европейский дом» – другими словами, континент, находящийся в мире сам с собой, – был, по сути, структурой безопасности, которая вырастет из СБСЕ. По мнению Миттерана, идея Европейской конфедерации позволяла ЕС углубиться, удерживая при этом остальную часть континента, включая СССР, в режиме сдерживания, а Америку оставляя в стороне. Это обеспечивало то, что французы назвали cadre de règlement, т.е. «рамочным регулированием», основой для стабилизации в странах – восточных соседях Сообщества, в то время как в 1992 г. должен был возникнуть обновленный Европейский союз. Тем не менее прозорливый президент смог использовать слабость двух концепций в своих собственных целях, давая возможность Горбачеву верить, что они оба находятся на одной волне, используя гибкие фразы, такие как «европейское строительство»[769]. По той же причине он был готов принять у себя в Париже заветное для Горбачева СБСЕ[770].

И все же Конфедерация Миттерана была не просто тактическим приемом. В двух основных смыслах это был поистине «грандиозный проект» (grand projet). Во-первых, существовали мрачные уроки истории: он неоднократно выражал опасение, что конец того, что французы любили называть «ялтинской Европой», не должен спровоцировать смятение, подобное произошедшему в первой половине ХХ в. Миттеран сокращенно назвал это «Европой 1913 года», готовой вот-вот рухнуть в пропасть. Или, еще более мрачно, «Европа Сараево»[771]. Во-вторых, все с нетерпением ждали большого проекта. Европа наконец открылась и получила шанс реализовать мечту голлистов после полувека пребывания Франции в роли безропотного подчиненного Соединенных Штатов. Конфедерация, возможно, могла бы стать проводником возглавляемой Францией Европы «от Атлантики до Урала». Как и сам генерал де Голль в 1960-е гг., Миттеран предполагал, что атлантическая граница начнется в Лиссабоне, а не в Вашингтоне. Не отрицая важности НАТО в обеспечении баланса сил на континенте, Миттеран рассматривал Конфедерацию как новое пространство, в рамках которого Европа с Францией во главе могла бы развиваться самостоятельно[772].

Так что за пятиминутной речью Миттерана в канун Нового 1989 года стояло многое. Предложенный им сценарий Конфедерации для организации мирового порядка после окончания холодной войны не был случайным. Неудивительно, что это стало главной темой для разговора с Колем несколько дней спустя, 4 января 1990-го, когда они гуляли по пляжу в Лаче. Два лидера расхаживали взад и вперед, пытаясь разобраться в текущей ситуации, и то, что появилось в результате, стало четким обоснованием отношений между ЕС-12 и Восточной Европой[773].

Зацикленный на евроцентрическом видении будущего, Миттеран объяснил Колю, что в настоящее время он видит две взаимосвязанные проблемы – российскую и немецкую, – но одну нелегко совместить с другой.

«”Эксперимент Горбачева”, безусловно, будет продолжаться еще какое-то время, – сказал президент. – Но что будет после, если он потерпит неудачу? Ультрас!» Жесткая военная диктатура, потому что коммунизм мертв. Все это знали. А также ждали возрождения русского национализма. И если бы военные победили, это означало бы кровопролитие, поскольку они расправились бы с отделявшимися от Советского Союза республиками. Коль согласился. Действительно, они оба чувствовали, что Горбачев предоставил им редкую, но деликатную возможность – если бы он пал и к власти пришел сторонник жесткой линии, все было бы намного сложнее.

Что касается немецкого вопроса, то Миттеран добавил, что, к счастью, впервые за тысячу лет теперь появился ответ, а именно «тесная связь между Германией, Францией и Европой». Вместо вооруженного баланса сил, наконец, установилось мирное равновесие[774].

У Коля, конечно, не было никаких проблем с необходимостью закрепления членства Германии в ЕС. Цитируя Аденауэра, он сказал: «Немецкая проблема может быть решена только под европейской крышей». На том этапе он все еще думал о переходной фазе германо-германского сотрудничества (каждый в рамках своего блока), но ему было ясно, что за этим последует полное объединение, и только затем завершение европейской интеграции. Это последнее развитие событий должно быть открыто для государств, которые хотели бы присоединиться, и для этого им предстоит отказаться от некоторой части своего суверенитета в пользу Сообщества. Ссылаясь на свои прекрасные личные отношения с Миттераном, он изобразил их обоих как «мотор Европы». Исторически сложилось так, что эволюция Сообщества зависела от политических деятелей и их взглядов; он был уверен, что так будет и должно быть в будущем[775].

Уделяя особое внимание закреплению объединенной Германии в углубленном ЕС, Коль сказал, что для государств, которые в настоящее время не имеют права вступать в ЕС, таких как Венгрия, Польша и Чехословакия, а также для Австрии и Турции, необходимо будет найти особый статус и создать соответствующие структуры. Он предлагал создать систему политических договоров, заключенных с этими государствами и, возможно, также с СССР. Он надеялся, что к 1995 г. ЕС достаточно усилится, чтобы таким образом взаимодействовать с Востоком. Если Советский Союз не достигнет