II. Отречение Михаила

1. Решение Временного Комитета

В «Истории революции» Милюков говорит, что Родзянко – Львов отправились к прямому проводу в военное министерство для того, чтобы выяснить возможность «изменения» манифеста. Мы видели, что об этом не было и речи со стороны председателей Врем. Комитета и Врем. правительства. Дело шло об отсрочке, пока политические архитектора не договорятся между собой… «Ночь (вернее предрассветное время) прошла, – вспоминает Керенский, – в резких и горячих спорах, так как Милюков защищал свою позицию с настойчивостью и упорством изумительными. Его поддерживал лишь отчасти (moitié a contre coeur) Шингарев. Милюков считал, что “все потеряли голову”»270. Мнение Керенского о необходимости убедить вел. кн. отречься возымело решающее влияние. Некрасов успел уже набросать и проект отречения. Никто не знал, насколько сам вел. кн. был осведомлен о происходящем. Решено было отправиться и коллективно представить на его усмотрение две точки зрения, так как Милюков, – утверждает Керенский, – заявил, что он немедленно покинет ряды Вр. правительства, если ему не будет предоставлена возможность изложить мнение меньшинства перед Мих. Алекс.

Около полудня по датировке Милюкова – около 10 час. по воспоминаниям Керенского – члены правительства кн. Львов, Милюков, Керенский, Некрасов, Терещенко, Годнев, Львов Вл. и члены Врем. Комитета Родзянко, Ефремов и Караулов (называют еще Шидловского и Ржевского) собрались на Миллионной в квартире кн. Путятиной, где временно пребывал вел. кн. Сама хозяйка в воспоминаниях определяет время собрания около 11 часов.

Не знаю, на основании каких данных Маклаков инициативу созыва совещания приписывает «новому императору». Караулов, рассказывавший 31 марта вел. кн. Андрею Влад. в Кисловодске историю отречения Мих. Ал., говорил, что инициатива совещания принадлежала исключительно думцам: Керенский телефонировал вел. кн. в 5 час. утра, Мих. Ал. разбудили, и он ответил, что «ничего не знает» о том, что произошло в Пскове. Надо ли говорить, что теоретические рассуждения Маклакова, который понял бы собрание на Миллионной, если бы там речь шла о недостаточности конституционных гарантий в акте отречения Царя, совершенно неприменимы к революционной обстановке утра 3 марта, вытекавшей, конечно, не из правомерных юридических предпосылок государствоведов. При обрисовке тогдашней революционной обстановки надлежит устранить легенду, правда совершенно второстепенного значения, но очень характерную для революционной мемуарной литературы. Суханов вспомнил, как он 2 марта, т.е. в критический момент, когда решался вопрос о государственной власти, на запрос советского комиссара на Царскосельском вокзале («по поручению железнодорожников»), возможно ли дать Мих. Ал. поезд для приезда из Гатчины в Петербург, «без всяких совещаний» ответил, что поезда Исп. Ком. не разрешает «по случаю дороговизны угля» – «гр. Романов может прийти на вокзал, взять билет и ехать в общем поезде». Этот воспроизводимый Черновым и др. «революционный» ответ теряет свой эффект и относительное остроумие, так как Мих. Ал., прибыв в столицу 27-го, уже не мог выехать назад в Гатчину и находился все время в квартире кн. Путятиной. Так засвидетельствовала сама Путятина; это утверждает и полк. Никитин, по словам которого Мих. Ал. в разговоре с ним высказывал особенное недовольство против Родзянко, вызвавшего вел. кн. и оставившего его будто бы в военном министерстве во время вечернего разговора со Ставкой. Однако для переговоров со Ставкой Мих. Ал. ездил не с Родзянко, а с военным министром Беляевым и на его автомобиле. Весь этот инцидент (с сухановским ответом) нашел некоторый отклик в тогдашнем сообщении «Русского Слова», но отнесен он ко времени после отречения. Кто у кого заимствовал – мемуарист ли у газетного сотрудника, или этот последний у будущего мемуариста – не знаю…

По словам Путятиной, Мих. Ал. уведомил Родзянко только в 4 часа утра 2-го, где он находится (свидетельство более чем сомнительное), и тогда же ему была прислана охрана из 40 юнкеров и 8 офицеров.

2. Возвращение делегатов

Гучков и Шульгин только что (около 8 час. утра) вернулись в Петербург и тут же на Варшавском вокзале натолкнулись на яркую иллюстрацию к существовавшим настроениям. Гучков смело пошел объявить акт отречения в мастерские Сев.-Зап. жел. дор., но рабочие пришли в такое возбуждение, что, «закрыв помещение мастерских, проявили недвусмысленное намерение акт уничтожить, а Гучкова линчевать». Эпизод, по-видимому, был не столь драматичен, как изобразил его в приведенных словах Бубликов, и никто не собирался уничтожать акт отречения и убивать Гучкова…271. Образно, но несколько туманно об инциденте рассказал Шульгин, бывший одним из действовавших лиц. В кутерьме, которая царила на вокзале, когда «какие-то люди» «куда-то нас тащили», «мне выпало на долю объявить о происшедшем «войскам и народу». Рота выстроилась «покоем» (четвертую сторону составляла толпа) и взяла на караул. В такой торжественной обстановке Шульгин прочитал отречение. «Я поднял глаза от бумаги. И увидал, как дрогнули штыки… прямо против меня молодой солдат плакал… Тогда я стал говорить». Депутат произнес патриотическую речь о России, о ее спасении, чему подал пример Царь. «Ура! Государю императору Михаилу… второму!» «И показалось мне на короткое время, что монархия спасена». В этот момент Шульгина позвали к телефону – Милюков спешил перехватить делегатов на вокзале и предупредить, что они должны ехать на Миллионную, 12. Милюков не одобрил поспешную попытку провозгласить «Михаила II». «Настроение сильно ухудшилось… текст (манифеста) неудовлетворителен… необходимо упоминание Учредительного собрания». Шульгин направился на розыски Гучкова, но по дороге передал конверт с подлинным отречением посланцу Бубликова и нашел Гучкова на митинге рабочих в железнодорожных мастерских.

Шульгин застал момент, когда толпа «забурлила» под влиянием агитационных речей ораторов и требовала «закрыть двери», дабы «Александра Ивановича» не выпустить, а «документы» отобрать272. Спас положение инженер, устыдивший толпу: «Вы хуже старого режима». «Двери отворились. Гучков говорил какие-то успокаивающие слова», а Шульгин мотивировал необходимость немедленного отъезда, так как «сейчас в Гос. Думе между Комитетом Думы и Советом Р. Д. идет важнейшее совещание, на котором… все решится». «Толпа расступилась – скорее дружественно». Железнодорожный инспектор Некрасов, сопровождавший делегатов во время поездки в Псков, дал Ломоносову другое объяснение. Гучкова