Шрифт:
Закладка:
3. У великого князя
«Вот Миллионная»… Вел. кн. имел очень взволнованный вид, – вспоминает Керенский. Кн. Львов и Родзянко изложили взгляд большинства. Что сказал Родзянко, «пространно», по словам Милюкова, мотивировавший необходимость отказа «нового императора», мы можем догадаться по его воспоминаниям. Говорил ли Родзянко о незаконности манифеста, о дефективности текста «конституции», мы не знаем. Очевидно, центром были соображения тактические, вытекавшие из учета настроения революционных элементов: «Для нас было совершенно ясно, вел. кн. процарствовал бы всего несколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне. Для нас было ясно, что вел. кн. был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении не имел и поэтому на вооруженную силу опереться не мог. Вел. кн. Мих. Ал. поставил мне ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно… Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него»274.
Наступила очередь Милюкова изложить позицию «меньшинства», т.е. свою собственную точку зрения275. Вновь очень картинно изобразил Шульгин «потрясающую» речь Милюкова: «Головой – белый, как лунь276, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах, на митингах, он не говорил, но каркал хрипло»: если откажетесь – Россия погибла. Естественно, что именно в этом изложении всегда цитируется речь Милюкова. Но с Шульгиным, как мемуаристом, всегда происходят небольшие malentendus: депутат попал на Миллионную лишь к самому концу речи Милюкова. Поэтому возьмем лучше ту общую характеристику ее, которую дал сам Милюков в своем уже историческом повествовании: «Сильная власть, необходимая для укрепления порядка, нуждается в опоре привычного для масс символа власти. Временное правительство одно без монарха… является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений; стране при таких условиях может грозить потеря всякого сознания государственности и полная анархия, раньше, чем соберется Учр. собрание, Временное правительство одно до него не доживет» и т.д. По словам Керенского, Милюков говорил более часа с большим спокойствием и хладнокровием, явно желая, по мнению мемуариста, затянуть разговор до приезда псковичей, надеясь в них найти опору. Совсем иное объяснение длинной речи Милюкова и его состояния – крайне возбужденного, а не спокойного, – дали Алданову другие участники совещания (анонимные в статье писателя): «Это была как бы обструкция… Милюков точно не хотел, не мог, боялся окончить говорить, он обрывал возражавшего ему, обрывал Родзянко, Керенского и всех»277.
По приезде псковских делегатов был объявлен перерыв для взаимной информации. После некоторых колебаний или размышлений Гучков решил, что он должен поддержать позицию Милюкова, и объявил, что если Мих. Ал. присоединится к позиции большинства, он не вступит в состав правительства.
По Керенскому, после перерыва говорил Гучков, по Шульгину – Керенский. В изложении последнего Керенский сказал приблизительно так: «В. В., мои убеждения республиканские. Я против монархии278. Но я сейчас не хочу, не буду… разрешите вам сказать иначе… как русский русскому, П.Н. Милюков ошибается. Приняв престол, Вы не спасете Россию!.. Наоборот. Я знаю настроение масс… Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии… именно этот вопрос будет причиной кровавого разлада. Умоляю Вас, во имя России, принести эту жертву. Если это жертва… Потому что, с другой стороны… я не вправе скрыть здесь, каким опасностям Вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол… Во всяком случае, я не ручаюсь за жизнь В. В.»279.
Слово предоставлено было Гучкову (председательствовал как бы сам Мих. Ал.). Гучков был, по словам Керенского, краток и ясен. Французскому послу один из участников совещания говорил, что Гучков, призывая вел. кн. к патриотическому мужеству, указывал на необходимость в переживаемый момент выступить ему в качестве национального вождя. Если вел. кн. отказывается принять императорскую корону, то пусть примет на себя регентство, пока трон вакантен; пусть выступит в роли «покровителя нации», как именовался Кромвель. Вел. кн. может дать торжественное обещание передать власть Учр. собранию по окончании войны.
Была очередь Шульгина. Ему кажется, что он говорил «последним»280. Шульгин обратил внимание на то, что те, «кто должен быть… опорой» вел. кн. в случае принятия престола, т.е. почти все члены нового правительства, «этой опоры… не оказали». «Можно ли опереться на других? Если нет, то у меня не хватает мужества при этих условиях советовать… принять престол»…
Шульгин не был последним – говорил еще раз Милюков, так как «вопреки соглашению» за первыми речами последовали другие в «полемическом тоне». Милюков получил, наперекор «страстному противодействию Керенского», слово для ответа. В нем он указал, что «хотя и правы утверждавшие, что принятие власти грозит риском для личной безопасности вел. кн. и самих министров, но на риск этот надо идти в интересах родины, ибо только таким образом может быть снята с данного состава лиц ответственность за будущее. К тому же вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты вел. кн.».
По утверждению Керенского, Мих. Алек. казался уже утомленным и начинал терять терпение281. По окончании речей (в представлении Керенского, это было после речи Гучкова) Мих. Ал. выразил желание переговорить наедине с кн. Львовым и Родзянко, прежде чем принять окончательное решение. По словам Караулова, он мотивировал свое желание тем, что ему «крайне трудно принять решение, раз между членами Думы нет единства282. Родзянко пытался возразить, ссылаясь на общее соглашение действовать коллективно. Вопрошающий взгляд в
