были все его помыслы, а далеко на чужбине. Пусть же эти несколько строк будут скромным венком на его могилу.

Враги

2-й офицерский генерала Дроздовского полк, в составе трех батальонов, входил в 3-ю пехотную дивизию Добровольческой армии. На эту дивизию легла нелегкая задача в зимних боях начала 1919 года прикрывать северо-западную часть Донской области и удерживать район «черного золота» — Донецкий бассейн. Полк таял в этих зимних боях. Бои под Бахмутом в январе сменились боями под Никитовкой и Горловкой, потом центр обороны перешел южнее на станцию Криничная, а в конце апреля добровольцы были оттеснены на линию Путепровод — Харцызск.

Роты порой доходили до полутора десятков бойцов. Обмундирование было изношено. Обувь находилась в жалком состоянии. Часто можно было видеть подошву, привязанную к верху сапога или ботинка телефонным проводом.

К началу мая начали прибывать подкрепления. Пришел эшелон корниловцев. Они приехали из района Минеральных Вод и имели очень воинственно-щеголеватый вид. Черные гимнастерки, красно-черные погоны, разные нашитые эмблемы, череп, кости и все прочее.

И хотя в потрепанных частях 3-й пехотной дивизии, не без некоторой ревности, и распевали в «Журавле»: «Кто расписан, как плакат, то корниловский солдат», но всех радовал приход этой высокодоблестной боевой части, над которой незримо витал дух их геройски павшего вождя Лавра Георгиевича Корнилова.

Показались кубанские части, пластунские батальоны и кавалерия генерала Шкуро. Вернувшиеся в строй из ростовских госпиталей добровольцы и офицеры рассказывали, что с Кавказа беспрерывно идут эшелоны.

Появились бронепоезда, вооруженные морскими орудиями системы «канэ», с командным составом из морских офицеров. Самый вид этих бронепоездов, окрашенных в свежую защитную краску, с трехцветными шевронами на бронированных площадках и именами, так много говорившими каждому: «Единая Россия», «Иоанн Калита», «Князь Пожарский», радовал и укреплял надежду на скорое наступление. Эти бронепоезда представляли собой разительный контраст с платформами, укрепленными по бортам мешками с песком, и установленными на них трехдюймовыми пушками, к которым привыкли с начала кампании в Донецком бассейне.

Кончалась война в эшелонах, приказали разгрузиться и расквартироваться в поселке Путепровод.

— Начальство решило, довольно нам по теплушкам сидеть, и, видно, опасаются, чтобы по железной дороге мы слишком быстро до Ростова или Таганрога не доехали. А походным порядком доковыляешь не так скоро, — острили добровольцы.

Спали мы на соломе, на полу пустой хаты, стоявшей у самого железнодорожного полотна. Неожиданное пробуждение наступило от сильного удара, посыпавшихся разбитых стекол и штукатурки с потолка. Оказывается, «Иоанн Калита» стрельнул по красным через наш домик из своего шестидюймового «канэ». Ругая «Калиту» отборными словами, все осыпанные известкой, мы поднялись в этот день раньше побудки. Поезда красных тоже постреливали, большого вреда не было, но спать помешали. В посадках акаций, вдоль железнодорожного полотна, заливались соловьи, но я не заметил, чтобы они когда-нибудь мешали спать солдатам, как теперь поется в песне: «И к нам на фронт пришла весна… соловьи, соловьи!» Вот бронепоезд «Иоанн Калита», тот действительно не давал спать.

Главнокомандующий генерал А. И. Деникин произвел смотр частям, которые удерживали фронт в продолжении всей зимы. После этого, очевидно, была «подкручена гайка» интендантам и кому нужно, а через несколько дней нам было выдано новое английское обмундирование. Поезда с кубанцами и горцами прибывали все время. Наконец, пришли и долго ожидаемые танки. Это, очевидно, были первые модели танков, появившихся в конце Первой мировой войны на полях сражений во Франции под Камбрэ, но встречены они были всеми самой неподдельной радостью.

— Кажется, Антон Иванович (так фамильярно, за глаза, величали главнокомандующего, генерала Деникина) решил дать бобу красным, — заявил авторитетно вечером доброволец Болотов.

В майском воздухе чувствовалось приближение наступления. Надежда на скорое освобождение России от большевиков принимала реальный формы.

Верим мы, близка развязка с чарами врага И спадет с очей повязка у Руси тогда… —

доносились слова песни из проходившего эшелона корниловцев.

Наступление белых было стремительно. За несколько дней было очищено все то пространство, которое мы упорно защищали, постепенно отходя, в течение четырех месяцев.

После боя под Попасной, где погиб наш танк «Святогор», уничтоженный огнем красного бронепоезда «Углекоп 2-й», также погибшего со всей командой, состоявшей из матросов, нас перевезли на станцию Соль, уже занятую нашими частями, и, разгрузившись, мы пошли в составе колонны, преследовавшей быстро отходивших красных по направлению к Купянску и Чугуеву.

Задерживались только на несколько часов, чтобы сломить сопротивление арьергардов, и стремительно наступали дальше. На другой день, после небольшой перестрелки, вошли в село. Здесь предстояла дневка. Батарея заняла квартиры.

Не успел я еще принести с орудия свой вещевой мешок в хату, где на воротах мелом было обозначено «4-е орудие номера», как Болотов прибежал с карабином в руке и сообщил, что хозяин утверждает, что в его сенном сарае красные. Схватив также винтовку, выбежал с ним к сараю, стоявшему немного в стороне от села. Дослав патроны, с некоторыми предосторожностями мы подошли к дверям. В сарае было полутемно.

— Эй, кто там, выходи!! — закричал Болотов.

В ответ послышался стон:

— Не могу встать.

Глаза привыкли к темноте. В глубине, в темном углу, на сене лежал человек. Все еще с винтовками в руках, мы подошли к нему.

— Что же ты сюда забрался? Свои, видно, бросили? — спросил Болотов уже совсем другим тоном.

— Воды!.. Говорили, что ваши все равно добьют, — с трудом проговорил раненый.

— Я сейчас позову фельдшера. Куда тебя хватило?

Красноармеец молча показал на живот. Болотов пошел за фельдшером. Я стоял, упираясь на винтовку, и теперь хорошо мог рассмотреть раненого. Это был парень лет двадцати. Ворот гимнастерки