Армия обросла и продолжала обрастать обозом – длинным, неповоротливым, галдящим – в обозе находилось много детей; это был тот самый хвост, который нельзя было обрубать: слишком больно, слишком много крови, а главное – последствия у такой операции будут непредсказуемые.

Под окнами избы, где происходило совещание, носились сани, мелькали туда-сюда, словно напоминали о существовани обоза. Каппель изредка поглядывал в оконце, долго там свой мрачный взгляд не задерживал, отводил глаза в сторону. Двигаться дальше по железной дороге, как двигались до станции Минино, больше не придется – бывшие союзники-чехословаки к дороге их ни за что не подпустят, отношения натянулись так, что только звон идет, связь лишь пулеметная: одна очередь туда – шесть очередей оттуда.

Решили идти по целине, по бездорожью, сквозь снега – вначале по льду Енисея, а потом через тайгу.

Будут, конечно, стычки с партизанами, но партизаны – не чехословаки: и вооружены хуже, и воинского умения меньше.

Следующее совещание командиров частей Каппель провел в Подпорожной – деревне, как две капли воды похожей на Чистоостровскую и вольно раскидавшей свои избы на каменных взлобках, заснеженной. Изба, в которой собрались командиры, так же, как две капли воды, походила на чистоостровскую – те же небольшие оконца – стекло-то дорогое, да и большие дворцовые рамы мигом выдавит мороз, тепла в жилье с большими окнами никогда не будет, – такой же низкий, пропахший дымом потолок, такие же деревянные, почерневшие от времени, отполированные задами лавки…

Вопрос стоял один: как, каким маршрутом двигаться дальше? Путей отступления было два. Первый – уйти вниз по Енисею почти до самого Енисейска – на реке снег все-таки не такой, как в тайге, идти по реке много легче, – внизу переместиться на Ангару и по ней уже выйти на Байкал. Места, по которым проходил этот маршрут – гибельные, пустые, деревень почти нет, и главное – дорога эта на тысячу километров длиннее, чем второй путь, предложенный Каппелем.

Второй путь – это маршрут по Кану, опасной быстрой реке, которая в некоторых местах не замерзает даже в сорокаградусный мороз, есть участки с огромными черными порогами, где вода хрипит, обращается прямо на глазах в ледяную дробь, шлепается в стремнину. Люди боятся таких мест, обходят их стороной, хотя не всегда это получается, бывает, что срываются в черную дымящуюся воду, столбенеют, становясь камнями – вынырнуть им уже не дано, вот почему на берегах таких порогов стоят деревянные кресты…

Этот путь – короче первого. Короче – это раз, и два – места тут более обжитые, богатая тайга исхожена вдоль и поперек, освоена переселенцами, на берегах есть несколько деревенек, к которым всегда можно приткнуться, перевести дыхание…

Каким путем идти – первым или вторым? Каппель предложил командирам высказаться. Как на флоте: вначале слово – младшим, затем – по нарастающей, до старших командиров.

Перед оконцами горницы, где происходил сбор, так же, как и в Чистоостровской, шмыгали туда-сюда сани, запряженные бойкими сибирскими лошадками: на этот раз резвились местные мужики, ошалевшие от того, что к ним прибыло столько гостей.

Мнения выступавших разделились. Одни считали, что лишняя тысяча километров – а разница в протяженности маршрутов составляла, по примерным прикидкам, именно тысячу километров – погубит людей. Другие возражали им, говоря, что части сохранят силы, поскольку будут идти по прочному и ровному речному льду – это ведь не по заснеженным буреломам пробираться – да и в тех безлюдных краях нет ни партизан, ни бандитов – никого, кроме ворон и соболей. По дороге можно будет соболей нащелкать – на шубы женам…

– Да уж, собольков нащелкаешь, – мрачно отплевывались сторонники канского варианта, – сожрут вас соболя, таких красивеньких, будто котлеты с луком, и не поморщатся.

А он сидел неподвижно, сведя брови в одну напряженную линию, положив руки на стол, – главнокомандующий слушал. Когда высказались все и наступила какая-то полая гнетущая тишина, Каппель поднялся, перекрестился.

– Благослови нас, Господи…

Люди, сидевшие за столом, также поднялись и также перекрестились, выдохнули дружно:

– Благослови нас, Господи…

– И спаси нас, – произнес Каппель.

– И спаси нас.

– Неволить никого не могу, спорить также не буду: одним более близок путь по Енисею, другим близок путь второй. Оба пути – приемлемые. Что же касается меня лично, то я не могу идти долгим путем, я – главнокомандующий, я должен находиться в непосредственной близости от Верховного правителя, с его штабом, с золотым запасом России, который также идет в литерном эшелоне, – Каппель говорил негромко, но очень четко – он хотел, чтобы все слышали его речь, – поэтому, судя по всему, мы разобьемся на две части: одна часть пойдет со мною по Кану, вторая – по Енисею. Маршрут вы должны определить себе сами, добровольно, принуждать я никого не буду… – Каппель замолчал, оглядел каждого, кто находился в избе, и, устало потерев руки, сел.

Было тихо. Снаружи, из-под окон избы начали доноситься крики: похоже, местные мужики сцепились с пришедшими солдатами. Дело это было обычное, молодое, кулачные потасовки происходили, как правило, из-за девок. Неожиданно грохнул винтовочный выстрел.

Каппель поднял голову, поискал глазами Вырыпаева:

– Василий Осипович, разберись!

Вырыпаев поспешно выскочил за дверь.

– Прошу, господа, высказывайтесь, – предложил Каппель. – И определяйтесь.

Собравшиеся молчали. С одной стороны, они не представляли себе поход без Каппеля, с другой – Кан был слишком опасной рекой. Плюс партизаны. Эти-то уж точно отыграются на все сто: будут нападать на усталые колонны и днем и ночью, будут устраивать засады, выкрадывать людей, ставить на тропках капканы. Всего этого придется хватить в полной мере.

Сидевший рядом с Каппелем генерал-лейтенант Войцеховский опустил голову.

Муторно было.

– Ладно, поступим так, – вздохнув, произнес Каппель, достал лист бумаги, разделил его пополам, слева написал «Енисейский маршрут», справа «Каннский маршрут». В «Канском маршруте» сделал приписку: «Штаб главнокомандующего», положил на лист карандаш и передвинул на середину стола. Проговорил прежним глухим голосом:

– Прошу!

Лист одиноко застыл на хорошо оскобленной поверхности стола. Здесь, в тайге, столы не мыли – после еды добела скоблили ножами, так было удобно – и скатертей никаких не нужно, и чисто. Люди молчали, никто из них не протянул руку к располовиненному карандашной линией листу бумаги – люди размышляли.

В сенцах затопал ногами, отряхивая снег, Вырыпаев, в дом он, ощущая важность момента, вошел беззвучно, как охотник. Каппель глянул на него устало:

– Что там случилось, Василий Осипович?

– Красного лазутчика поймали. Хотел застрелиться – не дали. Скрутили и отправили в контрразведку.

Было понятно: лазутчиков этих станет теперь все больше и больше, каждый шаг отступающих будет обязательно прощупываться. И так продолжится до конца пути, до Байкала, куда должна выйти армия.

Первым придвинул себе лист бумаги Богословский – молчаливый полковник, командовавший Барнаульским пехотным полком, вписал свой полк и самого себя в «Енисейский маршрут».

– Помилуйте, полковник, – не выдержал Войцеховский, – это же тысяча лишних километров. Голод, холод, безлюдье…

– У меня в полку народ привычный, ваше высокопревосходительство, – ответил Богословский, –