– Я предлагаю две тысячи пятьсот! – крикнул Юлиан.

Дозорные передали ставку Сульпициану.

Тысячи преторианцев рядами друг за другом сели напротив ворот, наблюдая аукцион. Им было весело и интересно, чем все это закончится. Никто из них никогда ни о чем подобном не слышал и даже не мог себе представить, что трон Римской империи может быть разыгран на аукционе.

Преторианские трибуны и присоединившиеся к ним трибуны городских когорт расположились рядом с Сульпицианом, попивая вино, закусывая мясом, принесенным рабами. Трибуны предложили и префекту угоститься, но он, испытывая жажду и голод, все равно отказался, чтобы не потерять ясность мысли. Сульпициан прикидывал, сколько денег есть лично у него и сколько может оказаться в казне. Нельзя тратить слишком много, ведь Пертинакс так упорно экономил, чтобы хватало на все огромные государственные расходы.

– Две тысячи шестьсот! – уверенно произнес Сульпициан.

– Неплохо! – воскликнули преторианцы. – Префект, спасибо за щедрость! Ты лучший из городских префектов за все последние годы!

– Сенатор Юлиан, префект предлагает две тысячи шестьсот! – возвестил дозорный.

– Префект жадничает! – усмехнулся Дидий Юлиан и самодовольно добавил: – А я не скуплюсь, когда речь идет о храброй преторианской гвардии! Три тысячи денариев каждому!

Сульпициан стал приходить в бешенство. Три тысячи денариев для каждого из десяти тысяч человек! Да еще три тысячи воинов городских когорт! Как можно раздавать за раз столько денег!

– Передайте, что я предлагаю три тысячи сто пятьдесят денариев, – глухо произнес префект Рима.

– Мы не расслышали, префект! – смеясь, бросил Туллий Криспин, который находился рядом и сам прекрасно все слышал. – Назови, пожалуйста, еще раз, громко, свою цену.

Сульпициан повторил, зло глядя на трибуна.

– Эх, жалко Марк Квинтиллиан не видит этого, – рассуждали между собой преторианцы его когорты.

– Да, вот уж невиданное зрелище! Ему бы понравилось! Сенаторы торгуются за трон, как на рынке!

– Сколько денег мы получим!

– Боги любят нас!

Дидий Юлиан смотрел на высокие, неприступные стены каструма, торжествующе улыбаясь. Он верил: сегодня такой день, когда нельзя гневить Фортуну. Богиня поверила в него, поэтому торговаться надо до любых сумм. Сульпициан – человек осторожный и, скорее всего, старается не для себя, а для внука. А то, что делается не для себя, был уверен Дидий Юлиан, делается не в полную силу. Префект не станет долго торговаться.

– Три тысячи пятьсот! – выкрикнул сенатор.

Дозорные громко передали ставку. Тысячи преторианцев ликующе зашумели, предвкушая огромные суммы в своих кошелях.

– Четыре тысячи! – упрямо проговорил Сульпициан, скрежеща немногими оставшимися старческими зубами.

– Пусть покарают преторианцев боги за их ненасытность! – пробормотал он, уверенный, что Дидий Юлиан не сможет поднять ставку выше.

Трибуны посмеивались, вслух обсуждая, кто и на что потратит эти деньги.

– Четыре тысячи пятьсот! – передали дозорные ответ Дидия Юлиана. – А еще сенатор обещает возвращение привилегий и свобод, которые у нас были при Коммоде. И восстановление доброй памяти Коммода.

– Это хорошо! – согласились трибуны. – Но что ответит нам Сульпициан? Не стоит соглашаться, пока нет новой ставки. Привилегии все равно будут, нужно еще больше денег.

– Коммод! Коммод! Коммод! – стали скандировать тринадцать тысяч человек.

Это имя ворвалось в уши Сульпициана зловещим вихрем. Словно и не правил Пертинакс, словно и не проводились его реформы, словно никто не вздохнул спокойно. Тень безумного Геркулеса, забивающего безоружных на арене амфитеатра под улюлюканье толп, нависла над префектом Рима.

Он не должен допустить возвращение этих времен.

– Пять тысяч денариев! – провозгласил префект Рима, угрюмо глядя на беснующуюся гвардию.

– Отлично! – крикнул Гортензий Прим. – Вот это я понимаю – цена, так цена!

– Поистине императорская щедрость! – подхватил Флавий Гениал.

Дидий Юлиан слышал рев преторианцев. Ему показалось, что земля сейчас под ним, да и вся жизнь стремительно уходят в небытие, и он висит в какой-то бездонной пустоте, безликий, ничтожный, и никто не видит его, никто о нем не знает и не помнит. «Сульпициан побеждает, преторианцы поддерживают его», – это единственная мысль, которая заняла всю его голову, которая, как он чувствовал, чудовищно распухла.

Дидий Юлиан оглянулся. Перед каструмом собиралась толпа любопытных. Из ближайшей улицы появились двое богатых носилок – вероятно, сенаторы, узнавшие, как и он, об аукционе, пришли предложить гвардии деньги.

Где же боги? В такой момент они должны явить себя, раз уже дали ему такую возможность. Нет, орел, символ Юпитера, нигде не пролетал. Никто из людей в толпе не держал веточку лавра, словно из венка богини победы Виктории. Не видно было нигде ни одного колеса – символа богини Фортуны, и никто не держал какую-нибудь корзину фруктов, походившую на рог изобилия. Не ухала сова, как бы свидетель покровительства Минервы. Нигде не появлялись знаки благорасположения богов.

А носилки сенаторов все приближались. Преторианцы за стеной каструма уже не кричали: «Коммод». Сумма «пять тысяч», повторенная десятью когортами преторианцев и тремя городскими когортами за несколько секунд, превратилась для Дидия Юлиана в погребальный гул.

– Я сам буду богом, – пробормотал Дидий Юлиан и крикнул во всю мощь своих легких: – Шесть тысяч двести пятьдесят денариев каждому!

Пятилетнее жалованье! Дидий Юлиан обещал выплатить разом пятилетнее жалованье преторианца! Гвардия пришла в неистовство. Таких щедрых подарков она не знала никогда. Ворота каструма немедленно открылись, Дидия Юлиана подхватили на руки и внесли внутрь.

– Да здравствует император Дидий Юлиан! Благословенный Август! Наш добрый Коммод Дидий Юлиан! Хвала тебе на все времена!

Восседая на руках гвардии, торжествующий император ощущал, как крылья орла Юпитера вырастают у него за спиной и несут его вдаль, по необъятным просторам империи. Свершилось то, о чем он мечтал столько лет!

Сульпициан, уничтоженный последней ставкой, на которую он не мог ответить, понимая, что она разоряет казну, спешил покинуть преторианский лагерь. Да, он боялся, что Дидий Юлиан может приказать преторианцам немедленно убить его, но еще сильнее он боялся не успеть предупредить свою дочь и внука бежать из Рима – они сейчас больше всего находились под ударом. Вигилы, видя, что объявлен новый император, присоединились к приветствиям и не последовали за префектом. Сульпициан остался только со своими рабами, понесшими его со всех ног обратно домой.

Глава двадцать вторая

Улицы вечернего Рима заполнялись народом. Слухи, по обыкновению своему, распространялись в городе с такой же быстротой, как и пожар. Поэтому не было ничего удивительно в том, что известие об убийстве Пертинакса за несколько часов проникло в каждый квартал, в каждое общественное здание, и даже в пригородах наблюдалось брожение среди населения. Пертинакса народ любил, преторианцев ненавидел и готовился перенести свою ненависть на нового императора. Тем более,