подземельях к жизни ночью становится сравнительно простым.

Отчасти показательно сочетание норности и ночного образа жизни, например, у птиц киви: изолированные на острове, где практически не

было наземных хищников и основная угроза исходила от своих же

«коллег» – птиц, они, возможно, сначала перешли именно к норному

гнездованию, а лишь затем к ночной активности (впрочем, это только

мое предположение).

Млекопитающие и сейчас несут в своем строении следы

древнейших привычек к ночной жизни. У большинства из них в глазах

только два типа рецепторов, отвечающих за восприятие цвета, тогда

как у птиц их все четыре. Естественно – если сидишь в темноте, присматриваться к цветам особого смысла нет. Здесь хотя бы

очертания окружающих объектов различить. Уже у однопроходных

типов рецепторов, отвечающих за восприятие цвета, меньше, чем у

птиц, – три. Даже сегодня, когда, казалось бы, мир принадлежит

млекопитающим, они сохраняют древние привычки: около 70 % видов

млекопитающих, обитающих в экваториальных лесах, ведут ночной

образ жизни (для сравнения, ночью активны менее трети видов птиц).

Наши прапращуры начали вести ночной или минимум сумеречный

образ жизни очень рано. Крупные хищники начала пермского периода

«пеликозавры» – диметродоны, как показало исследование их

ископаемых останков (точнее, склеральных косточек в их глазах), явно

были лучше приспособлены для того, чтобы «жить и творчески

работать» в условиях слабого освещения (то есть ночью)[152]. А ведь

глаз диметродона должен был проделать долгую эволюцию, чтобы

приспособиться к ночному зрению. Переход к жизни во тьме начался

еще раньше.

Так как ночью глаза становятся не самыми высоко информативными

органами чувств, у синапсид, судя по строению их черепов, быстро

развивается хорошее обоняние (возможно, оно было развито опять-таки уже у «пеликозавров»). Очень рано у терапсид появляются новые

органы осязания – вибриссы. У современных, приспособленных к

ночной наземной жизни, охоте на насекомых птиц, только что

названных киви, совершенно независимо также формируются

вибриссообразные щетинки, и у них же развивается обоняние, а

ноздри перемещаются на конец клюва (а вот зрение эти птицы почти

утрачивают).

Однако после перехода к ночной жизни перед холоднокровными

существами встают насущные проблемы. Пока вы живете на экваторе

и в других теплых местах, они незаметны, но как только вы

перемещаетесь куда-то, где перепады ночных и дневных температур

более существенны, то появляется вопрос, как, собственно, поддерживать активность, когда темно и особо не разогреешься?

Первым решением вопроса был, возможно, «пеликозавровый» парус

(которым пользовались и вышеназванные диметродоны): животное

выползало из убежища незадолго до заката, быстро нагревалось при

помощи паруса в лучах заходящего солнца и в течение короткой

раннепермской ночи оставалось активным. Для хищника это было

идеальным решением – его остывающая пища в ночи была неспособна

к активному бегству, ему не требовалось почти никаких усилий, чтобы

изловить и съесть кого-то вкусного. Также это позволяло подолгу

бродить по мелководью, медленно охлаждаясь. Но решение это имело

свои недостатки. Во-первых, такая система обогрева неплохо

подходила для ранней перми, пока продолжительность суток (и

следовательно, ночи) была невелика. Со временем вращение Земли

замедляется, а продолжительность ночи увеличивается, ночным

животным требуется аккумулировать все больше тепла. Во-вторых, и в

пермскую эпоху продолжительность дня и ночи варьировалась в

зависимости от широты и сезона, и ближе к полюсам ночи были, как и

сегодня, намного продолжительнее дней. Если на небольшом удалении

от тропиков «пеликозавровый» способ обогрева был оптимален, то в

бореальных широтах его преимущества временами оказывались, видимо, почти незаметны. Правда, остальные современники

«пеликозавров» с разогревом справлялись еще хуже, и все же даже в

перми «метод парусной терморегуляции» не был оптимален. Пока

жертвы оставались более зависимы от температуры окружающей

среды, это не создавало трудностей, но по мере того, как на смену

примитивным анамниям и рептиломорфам приходили сами

«пеликозавры» и их крупные и медленно остывающие сородичи или

имевшие также неплохой метаболизм парарептилии, парус переставал

быть полезным.

Наконец, парус сильно ограничивал гибкость позвоночника – лазать

с таким «по горам и взморьям» было сложновато, да и бегать особо не

получалось. Кстати, здесь, может быть, уже кроется одна из причин

поиска новых типов локомоции: имея