Шрифт:
Закладка:
Работа таксиста никогда не казалась мне трудной. Мне нравилось водить машину в Нью-Йорке, город я изучил досконально. За одну ночь запросто наматывал сотню миль: по Гарлему, до Бронкса, через мост в Куинс, из конца в конец Бруклина, а в основном, естественно, колесил по Манхэттену. Когдя я сидел за рулем, Нью-Йорк никогда мне не надоедал. Я непременно воспринимал город как развлечение. Люди порой вели себя невыносимо: всю пестроту пассажиров и весь спектр мерзких поступков, совершаемых в такси, знает лишь тот, кто должен водить такси три-четыре ночи в неделю, наматывая сотню миль за ночь. Но была и хорошая сторона: я мог уделять работе относительно мало времени, трех-четырех дней в неделю хватало, чтобы содержать семью. В то время таксист получал 49 процентов от суммы на счетчике (раз в две недели ему выписывали банковский чек), а также оставлял себе все чаевые (при сорока-пятидесяти ездках за ночь — наверно, долларов тридцать). Ни страховку, ни бензин, ни покрышки мы не оплачивали. Помню, я частенько зарабатывал от ста до ста двадцати долларов за ночь — и это в начале 70-х! За три дня в неделю зашибал достаточно, чтобы снимать квартиру и даже оплачивать обучение детей в частной школе (правда, тогда все это обходилось намного дешевле).
Я являлся на работу в «Гараж Дувр» на углу Чарльз-стрит и набережной Гудзона в Гринвич-Вилледж. Обычно я приходил туда примерно в три часа дня. Иногда я и мой друг-художник Роберт Московиц тусовались со знакомыми таксистами. Во времена, когда многие художники, писатели и музыканты водили такси, «Дувр» слыл таксопарком с богемным уклоном. Мы кидали диспетчеру свои таксистские лицензии — в буквальном смысле, документы полагалось кидать в маленький поддон под стеклянным окошечком, чтобы они лежали в хронологическом порядке. Мы, правда, подозревали, что диспетчер перекладывает их как вздумается. Если диспетчер относился к тебе хорошо, ты мог закруглиться в полпятого утра, а если он тебя недолюбливал, тебе приходилось ишачить до шести или до половины седьмого — до конца смены. Подольститься к диспетчерам было очень трудно: им, казалось, было на все наплевать. Если они выкрикивали твою фамилию: «Гласс! Московиц!» — а тебя рядом не было, пеняй на себя. Если ты не подбегал вовремя, твою лицензию перекладывали подальше и возникала опасность, что сегодня ты вообще не сможешь выехать в город. Иногда ты не мог выехать, потому что в таксопарке не хватало машин на всех, но со мной такого никогда не случалось.
Следовало получить машину как можно быстрее: чем раньше выезжаешь в город, тем раньше сможешь закончить и вернуться домой. Если мне приходилось дожидаться свободной машины до пяти-шести часов вечера, я болтался по улицам до трех часов утра; вариант незавидный, потому что мне очень не нравилось возить пьяных, с ними намучаешься: блюют в салоне, не помнят, куда ехать, не могут найти в карманах деньги. Я не желал возить пьяных, и, следовательно, мне следовало закончить работу в полвторого ночи, максимум в два.
Если в полвторого я уже был дома, то до половины шестого или шести утра обычно писал музыку: бодрствовал всю ночь, а потом вел детей в школу. Потом спал до двух часов дня, а в три являлся в гараж. Значительная часть «Эйнштейна на пляже» написана по ночам после работы в такси. В свободные от ездок дни я находил время, чтобы писать музыку днем, а также делать уборку и заниматься делами, например пытаться организовать гастроли.
Тогда еще не во всех такси были защитные перегородки между местом водителя и пассажирскими сиденьями, и работа таксиста порой была опасной. Пару раз меня чуть не убили. Однажды я вез пассажирку на Ист-Сайд, на 110-ю улицу — в сомнительный по тем временам район, где было много заброшенных и наполовину выгоревших зданий. Эта женщина села ко мне в деловой части Манхэттена, на Первой авеню, я выбрал удачный маршрут, потому что вечерами можно было проехать по Первой авеню до 110-й, чуть ли ни разу не останавливаясь на красный свет. Но я слегка заволновался за женщину, которая едет в этот район одна. И за свою безопасность тоже слегка заволновался.
— Вы представляете себе, куда едете? — спросил я.
— О да, — сказала она. — Все нормально, никаких проблем.
Она назвала мне адрес, а я переспросил:
— Послушайте, я вас отвезу по этому адресу, но у вас там точно есть знакомые?
Меня всерьез встревожило, что ее надо доставить в тот район. Я и сам не хотел туда соваться, но в тот момент беспокоился именно за пассажирку.
Я ехал по указанному адресу, не теряя бдительности, — зорко высматривал все, что может предвещать беду. В те времена, в начале 70-х, таксистов регулярно убивали прямо в их машинах; по моим подсчетам, каждый год так погибало от пяти до десяти таксистов. Допустим, ты тормозишь и останавливаешься позади машины, припаркованной вторым рядом, и тут подъезжает какая-то машина и паркуется позади тебя, как бы захлопывая ловушку: все, тебе уже не вырваться, не выехать. Это был смертельный капкан, я знал про такие уловки.
Казалось, улица была безлюдна, но едва я остановился у дома, номер которого мне назвала пассажирка, четверо парней, выскочив словно бы ниоткуда, метнулись к моей машине: двое к передним дверцам, двое — к задним. К счастью, прямо перед тем, как взять эту пассажирку, я остановился выпить кофе, а потом не позабыл запереть передние дверцы: вообще-то, таксисты всегда их запирают, но иногда можно и забыть. На сей раз я не позабыл их запереть, и передние дверцы выдержали, но задние распахнулись. Девица выскочила, а я нажал на газ и через несколько секунд был уже на соседнем перекрестке. Не сомневаюсь, если бы они до меня добрались — если бы они открыли дверцу и вытащили меня из машины, — я не ушел бы живым. Такое в те времена случалось. Некоторые преступники мнили, будто такси — это банковские хранилища на колесах.
Но не все происшествия были жуткими. Факт тот, что ты никогда не мог предугадать, что тебя ждет вечером «за баранкой». Например, как-то вечером, на 57-й улице, я посадил в машину Сальвадора Дали и отвез его в отель «Сент-Реджис» — совсем недалеко, в сущности. Да, это был Дали собственной персоной, с усами, вертикально
