Шрифт:
Закладка:
– Кажется, она говорила что-то о работе на фабрике, – солгала Элеонора. – Где-то на севере. Кажется, там лучше платят.
Явно не удовлетворившись ответом, инспектор убрал блокнот.
– И вы точно не могли бы сообщить мне что-то ещё, мисс Хартли? Может быть, предыдущие рекомендации об этой девушке?
– Боюсь, что нет, – ответила Элеонора, и её буквально захлестнула волна облегчения. – Нанимала её не я. Что ж, если больше я ничем не могу вам помочь…
– Да, спасибо, больше ничем. Доброго утра, мисс Хартли.
Он вышел. Из окна гостиной Элеонора наблюдала, как он уходит, проталкиваясь мимо продавщиц лент, цветочниц и потных молочниц. Как долго инспектор будет следить за ней? Неужели он вечно будет так или иначе появляться в её жизни, только и ожидая, когда она оступится?
Рядом материализовалась женщина, и глаза её были, как всегда, бездонными – ни искорки, ни проблеска влаги. Ничего, кроме черноты, словно кто-то выколол глаза на фотографии и держал её пустой.
– Какой досадливый! – тихо проговорила незваная гостья. – Ты могла бы так легко от него избавиться.
Элеонора замерла. Как только она загадает последнее желание, то потеряет душу. С тех самых пор, как она заключила эту сделку, девушка задавалась вопросом, какой же станет без души.
Возможно, теперь было самое время узнать.
* * *
Ясным ослепительным утром Элеонора как следует рассмотрела свои руки – чистые, мягкие, почти безупречные. Никто бы и не сказал, что ещё полгода назад она мыла полы. Сегодня она объявит о помолвке на балу леди Уинстенли, а в шёлковых перчатках прошлое и вовсе будет невидимо.
Весь день Элеонора провела, придавая своему облику совершенство. Она избегала майских солнечных лучей, чтобы ненароком не обгореть. Перчатки и платье были идеально отглажены, драгоценности – отполированы. Она разложила все вилки, какие только были в доме, стараясь вспомнить, какая для какого блюда предназначалась. А к вечеру девушка превратилась в нежное благоухающее создание, опоясанное корсетом из китового уса, надёжно скрытое доспехом из шёлка и кружева. Со стороны нельзя было сказать, что она нервничала по поводу сапфиров и бриллиантов, сжимавших её шею. Элеонора надела и те туфельки цвета ртути из мягкого блестящего атласа, которые пожелала в самом начале, – теперь они прятались под слоями воздушных юбок. Надеть их казалось очень правильным – несколько месяцев назад она ступила на истинный предназначавшийся ей путь. И наконец-то в зеркале отражалась та, кем Элеонора всегда хотела быть, – яркая, прекрасная. Королева, оглядывающая своих подданных.
Раздался стук в дверь, и Элеонора поспешила к окну. Снаружи ждал кэб.
– Это он? Лея, пойди посмотри, кто там. Это Чарльз? Скорее, открывай!
Девушка подхватила голубой бархатный плащ и плавно заскользила вниз по ступеням, стараясь думать о чём-то достойном и возвышенном и не наступить на шуршащие юбки. Больше она не будет склонять ни перед кем голову. Этим вечером она вступит в высшее общество, словно олимпийская богиня.
Чарльз дожидался в гостиной, безупречный в своём чёрном с белым наряде. Когда он увидел невесту, его лицо просияло:
– Боже правый, Элеонора! Ты просто ангел.
Он помог девушке сесть в ожидавший их кэб. Когда Элеонора начала теребить перчатки, Чарльз взял её за руку. Они проехали через сверкающую Темзу. Улицы стали шире, и вскоре впереди выступил силуэт особняка из белого камня, в лучах вечернего солнца ставшего медным. Именно в тот момент девушка ощутила в воздухе странный сладкий аромат, но отбросила мысли о матери прежде, чем те смогли как следует в ней укорениться.
– Чарльз, – начала она. – Мне, возможно, кажется, но тут словно…
Мужчина кивнул, скривившись:
– Фортескью предупреждал меня о старом кладбище неподалёку. Территорию расчищают под парк – ну, знаешь, раскапывают там. Уверен, местечко будет просто прекрасным, но не представляю, какой идиот решил начать работы в разгар сезона. Леди Уинстенли была в ярости.
Запах вдруг стал таким насыщенным, что можно было подавиться.
– Ты хочешь сказать, что… что этот запах исходит от…
Чарльз взял её руки в свои:
– Элеонора, дорогая, их всех убрали. Там больше ничего нет – просто большая яма. В любом случае мы даже близко не будем подъезжать к проклятому месту. Не расстраивайся.
– Такого я не ожидала! Ох, а вдруг я выставлю тебя дураком?
Чарльз коротко поцеловал её.
– Уверен, такого не будет. Тебе просто достаточно быть самой собой, очаровательной, как обычно, и к концу вечера тебя полюбит половина гостей. Уж я-то знаю, о чём говорю.
Кэб остановился, и Чарльз помог девушке выйти. Старое кладбище оказалось ближе, чем она думала. Вход на третью улицу слева перекрывали деревянные заграждения, а за ними виднелись низкая кирпичная стена и тёмные груды земли и камня. Но в следующий миг Элеонора увидела дом и широкую лестницу, ведущую к блестящим чёрным дверям. Все латунные архитектурные элементы сверкали красным золотом на вечерней заре, а белый камень был окрашен янтарным, розовым и шафранным. Швейцар в ливрее проверял приглашения, лакеи ждали внутри, а дворецкий громко объявлял имена прибывших гостей. Один взгляд на Элеонору – и они смогут сказать, кем она была прежде. Слуги всегда узнают друг друга. Господи, а что, если она встречалась с кем-то из этих слуг раньше, но не помнила?
– Здесь так много людей, – прошептала девушка. – Ты ведь позаботишься обо мне, правда?
Чарльз вручил оба их приглашения швейцару и поцеловал затянутую в перчатку руку Элеоноры:
– Всегда.
До того как оказаться в этой бальной зале, Элеонора полагала, что Пембруки были богачами. Сквозь высокие арочные окна на гостей струился янтарный свет. Двойные двери вели во внутренний двор с фонтанами и цветами. Над головой сверкала люстра, а у дальней стены над огромным камином висело широкое зеркало. Танцоры кружились по полированному полу, создавая чудные узоры из света и тени. Сверкали драгоценности и карманные часы, рассыпая по залу искры преломлённого света. Сияло золото, мерцало серебро. В пустом камине расположились яркие цветы.
Танцоры кружились, и мелькали яркие цвета – бирюзовый, индиговый, алый. Молчаливые слуги скользили сквозь толпу, удерживая подносы на кончиках затянутых в перчатки пальцев. Звуки вальса неслись по залу, обволакивая танцующих, и внезапно Элеоноре показалось, что её корсет слишком тугой, что туфли жмут, а сапфиры сжимают горло, точно ошейник. Было просто богатство, а было… вот это всё, в сравнении с которым роскошь мер кла.
К ним поспешила женщина средних лет с копной каштановых волос, приветствуя их широкой улыбкой. Её платье пылало янтарём в лучах заходящего солнца, а свои драгоценности она носила так естественно, словно родилась в них.
– Чарльз, дорогой! – воскликнула она. – Я так надеялась, что вы придёте. Как поживаете, мой милый мальчик?