Шрифт:
Закладка:
— Боже мой, — воскликнул стоявший в дверях Грот, — ты все говоришь.
Кеттнер не заметил, как он вошел в комнату, да и никто не заметил.
— Ну так что? — спросил Грот. — Будем распахивать польдер или нет?
— Работы будем продолжать, — ответил Кеттнер.
После этого все стали расходиться. Крестьяне коротко прощались и отправлялись на Топь: хотелось посмотреть, как огромный плуг перелопачивает землю.
Гомолла и Штефан вышли на улицу в глубокой задумчивости, они казались себе лишними в Альтенштайне. Так оно и было.
Розмари тоже ушла. Перед конторой она еще раз столкнулась с Гомоллой и Штефаном.
— Приезжают тут всякие, — заметил Штефан, — помощь предлагают, буквально напролом прут. А оказывается, в них не нуждаются. Вот обидно.
И, спасаясь от слепящего солнца, он надвинул шляпу еще глубже на глаза.
— А Друскат был неплохим руководителем, — сказал Гомолла. Затем, кивнув на черную «Волгу», спросил: — Можно тебя пригласить, Розмари?
— Куда вы едете?
— К Друскату.
— Скажите ему, что я у него дома. Я буду ждать его возвращения, — сказала Розмари.
Она села в свой маленький белый «трабант». То, о чем она узнала в кооперативной конторе Альтенштайна, должно было бы радовать ее. Почему же она плакала?
7. Розмари остановила машину у дома, старательно заперла дверцы. Друскат частенько подтрунивал над ней: в Альтенштайне машину угнать некому. Затем, опустив голову и засунув руки в карманы жакета, Розмари прошла через сад. Она не обратила внимания, как пышно цвели этим летом розы. Наконец вошла в дом и позвала Аню. Девочка вышла в прихожую. Розмари повесила жакет на вешалку и, подойдя к зеркалу, стала рассматривать свое лицо. Тушь на одном веке расплылась. Подняв брови, она кончиком пальца стерла краску и, заметив девочку, улыбнулась. Потом поправила волосы и сказала:
— Гомолла поехал в город к твоему отцу. Только зачем-то взял с собой этого нахала Штефана. Смотреть противно, как он в конторе из кожи лез. — Она презрительно фыркнула. — Но я выложила ему все, что о нем думаю.
— Розмари, ты... — В голосе Ани звучало предостережение.
Розмари повернулась и увидела в дверях кухни Хильду Штефан.
С четырнадцати лет Розмари работала на усадьбе Штефанов, помогала по дому и на скотном дворе, а потом и на тяжелых полевых работах. Девушка была старательная и вскоре стала для хозяев незаменимой. И все же, когда ей исполнилось восемнадцать лет, ее уволили. Как заявила в лавке Хильда, она хотела оказать услугу больной жене Друската, уступив ей свою помощницу. Однако люди болтали, что хозяйка сочла девушку чересчур красивой. Штефан был самым зажиточным крестьянином в деревне и, как поговаривали, страшным бабником. Кто его знает? Узнав об этом, он нисколько не обиделся. Хозяйку, впрочем, упрекнуть было не в чем. Она всегда хорошо относилась к Розмари, полностью заплатила девушке за работу, даже подарила к рождеству и на день рождения постельное белье и кое-что из вещей: домработницы уже тогда обходились довольно дорого.
Хильда и Розмари расстались на долгие годы, но в самое последнее время несколько раз встречались и разговаривали друг с другом. Хильда почти без зависти отнеслась к удивительной карьере молодой женщины — такая чего хочешь добьется, — знала Хильда и то, что Розмари любовница Друската, но, когда об этом заходила речь, она только пожимала плечами. Да и сказать-то ей было нечего, еще, чего доброго, подумают, что она не одобряет этой связи. Хильда в самом деле не одобряла ее. И вот теперь судьба снова свела их — доктора Розмари Захер и ее бывшую хозяйку.
— Ах, Хильда!
Розмари не смогла скрыть удивления. Смешно, но она не придумала ничего лучшего, как спросить: «Ты здесь?» — и в тот же момент, разозлившись на себя, покраснела.
Жене Штефана, по-видимому, хотелось показать этой молодой особе, что она, мол, как мать, просто обязана была поспешить в Альтенштайн. В подтверждение этого Хильда любовно обняла Аню за плечи, а та — фрау Штефан не могла этого видеть — с наигранной преданностью потупилась и капризно выпятила нижнюю губку.
— Я хотела позаботиться об Ане, присмотреть за домом: кому-то ведь нужно этим заняться, Розмари. Добрый день!
Они дружески пожали друг другу руку, и Хильда, словно она была хозяйкой дома, указала на табуретку:
— Да ты садись, пожалуйста.
«Она приглашает меня, — подумала Розмари, — его бывшая пассия. И куда? Конечно, на кухню. Я-то здесь почти как дома. Надо пригласить ее в комнату и предложить удобное кресло. Тогда будет еще смешнее, чем сейчас».
Она вздохнула и, пододвинув к себе табуретку, сказала:
— Послушай, Хильда, то, что я сказала сейчас о Максе...
Розмари хотела объяснить жене Штефана, что слышала от Друската о вражде между обоими мужчинами и почему она встала на сторону Даниэля.
Но Хильда не дала ей договорить, она не могла простить Максу, что он скрытничал.
«Боже мой, — с горечью думала она, — чем я была для Макса все эти годы, дурочкой, которой доверили вести домашнее хозяйство, заботиться о ребенке, о кошке, о десятке кур, но не больше. А в какое положение он меня поставил перед Даниэлем? Никогда не забуду, как Даниэль на меня смотрел, как сказал: «Неужели ты могла так поступить, Хильда?» Это было тогда, много лет назад, во время того ужасного похоронного шествия».
Теперь, очутившись лицом к лицу с Розмари, она поняла, как бессмысленно было искать убежища в доме Друската. Она страдала, но ее воспитание, ее понятие о достоинстве не позволяли обнаруживать горе. Розмари пренебрежительно отозвалась о Максе, и этого было достаточно, чтобы в Хильде проснулась женская гордость.
— Он мой муж! — высокомерно заявила она.
— Да, — сказала Розмари, — и ты привыкла ему подчиняться.
— Ах, перестань, — отрезала Хильда и долгим взглядом посмотрела на нее.
Что знала эта молодая особа о супружеской жизни? Такие карьеристки,
