— Я знаю, что уже предлагала это, но, если ты хочешь поговорить, я здесь, — шепчет моя лучшая подруга.

Вместо того, чтобы насмехаться над ее заботой, я киваю и натягиваю улыбку.

— Спасибо, Лизи. Пока со мной все в порядке.

Это ложь, и оба, Элиза и Джеймс, знают это.

Но тут ничего нельзя поделать. Безутешная печаль, которая гложет меня — это ненасытный демон, выживающий за счет моего трепета. И поэтому я уступаю ему, позволяя ему питаться мной, чувствуя себя пустой. Это все, кем я являюсь на сегодняшний вечер. Вот как я это переживу.

* * *

Джефферсон Родни произносит речь во время ужина, возвышаясь над всеми нами, пока мы сидим. Он выглядит красивым и опрятным, его костюм чудесно скроен для его коренастой фигуры, синий галстук подчеркивает его чистую, прохладно-смуглую кожу и идеально волнистые черные волосы.

Защитник признан самым ценным игроком в команде. Тренеры приняли правильное решение. На поле боя этот человек представляет собой абсолютную угрозу, обладая скоростью и ловкостью гребаной гиены, и выносливостью бульдозера. Он всегда был хорошим игроком, но в этом сезоне его навыки чрезвычайно улучшились. На прошлой неделе я подслушала, как папа говорил о нем с рекрутерами НФЛ.

В конце своей речи Фрэнсис Куинн, коллега Джефферсона и товарищ по бегу назад, человек, которого Джефферсону поручено защищать и прокладывать поле, встал, чтобы устроить своему товарищу по команде восторженную овацию стоя, заставив остальных за переполненными столами последовать его примеру.

И единственная причина, по которой я запомнила этот момент — это то, как Отис не решался отреагировать так же. Его неприметный фасад превращается в полное презрение и возмущение.

Но, моргнув, взгляд исчезает, и на его месте появляется натянутая улыбка. Отис лениво выпрямляется и хлопает соответствующим образом, склонив голову и частично скрыв свое лицо.

Но я знаю, что я видела.

* * *

Моя мама доводит меня до бешенства, и я только что сбежала от нее после того, как она поймала меня, когда я расслаблялась на диване и разговаривала с Элизой, Катей и Отэм. Веселый разговор об усыновлении бездомных животных был прерван в пользу того, что я стояла рядом с мамой, чтобы она могла чувствовать себя успокоенной моим присутствием, в то время как я остаюсь раздраженной ее присутствием.

— Если эта женщина еще раз схватит меня за локоть, это будет последнее, — рявкаю я Джеймсу, который играет в дженгу с песочным печеньем на столе.

— Ей просто грустно. Сегодня годовщина смерти ее сына. Дай ей передышку.

Я пристально смотрю на него, затем на его тарелку. Я хочу выбить это у него из рук и заставить его навести порядок. Но, увы, я пацифистка. И моя мама буквально заставит меня высасывать крошки из ковра, если они упадут.

— Он тоже был моим братом, осел. Мне тоже грустно, но ты не видишь, чтобы я все время придиралась к ней.

— Это потому, что у тебя эмоциональный диапазон слона. Вы либо пасетесь на полях, расслабившись и все такое прочее, либо терроризируете жителей деревни и в паническом бегстве, заставляя покидать дома.

Я моргаю, пытаясь переварить то, что он только что сказал.

— Ты хочешь сказать, что я похожа на слона?

Он перестает мастерить первую в мире башню из десертов и озадаченно смотрит на меня.

— Что? Нет. Как, черт возьми, ты поняла это из того, что я сказал?

— Ты сказал, что я слон. — Я откусываю кусочек печенья, желая, чтобы сладость вызвала прилив эндорфинов, чтобы мое внутреннее недовольство могло перевернуться с ног на голову. К сожалению, меня не переполняют гормоны счастья.

Он печально качает головой, добавляет еще два печенья, затем выхватывает свой напиток у меня из рук, игнорируя мой вопрос, когда мы выходим из кухни.

Как только мы преодолеваем небольшое расстояние до гостиной, раздается громкое приветствие, и комната взрывается смехом.

— Наконец-то у нас есть первый! — кричит неразборчивый мужской голос из какого-то угла комнаты.

— Целуйся! Ты под омелой, так что ты должна поцеловаться! — говорит девушка, похожая на мини-Отиса. Моника, я, полагаю.

Мы с Джеймсом поднимаем глаза, чтобы подтвердить это восклицание. Я внутренне вздыхаю — серьезно, кто, черт возьми, развешивает рождественские украшения в такую рань? — но не испытываю угрызений совести. Джеймс уже наклоняется, чтобы поцеловать меня, когда я поворачиваюсь к нему лицом. Это коротко и дружелюбно.

Забавно, что этот поцелуй не пробуждает во мне страсти, а лишь напоминает мне о том, как ощущаются мои поцелуи с Отисом. Дело не в том, что целоваться с Джеймсом неприятно, но целоваться с Отисом страстно.

Когда мы отрываемся друг от друга, мы останавливаемся, чтобы улыбнуться, друг другу, и уверенность в его глазах, которая говорит мне, что он рад, что я все еще в его жизни, заставляет мою грудь вздохнуть с облегчением. Я отвечаю взаимностью на его взгляд, прежде чем повернуться, чтобы осмотреть комнату. Большинство из них насмехаются, улюлюкают и подмигивают.

Но не Отис. Я едва успеваю мельком увидеть его профиль, прежде чем он выходит из комнаты.

* * *

Родни смелый — чрезвычайно смелый и немного неряшливый, даже по моим кривым стандартам.

— Все, что я хочу сказать, как почетный гость, я должен быть вознагражден?

— Я слышу тебя, — я подсознательно играю со своим ожерельем, но останавливаюсь, когда замечаю, как его глаза следят за тем, как мои пальцы перебирают тонкий золотой шнурок.

Он флиртует со мной, по меньшей мере, пять минут, умно, что делает это сейчас, пока мой папа бездельничает на заднем дворе с остальными родителями. Мы стоим в гостиной с остальными гостями нашего возраста, каждый разбит на пары и поглощен своими собственными дискуссиями.

— Ты слышишь меня, но готова ли ты что-нибудь с этим сделать? — он мурлычет, наклоняясь вперед. Он всего на дюйм или два выше меня, но его уверенность и манеры подчеркивают его рост.

— Что бы ты хотел, чтобы я сделала?

Он кладет руку мне на талию. Поначалу это кажется приятным. У него крепкая хватка, и его руки горячие, но не слишком потные. Наши тела близки, но не слишком.

Протест вертится у меня на кончике языка, в животе скручивается узел. Но ничего не выходит. У меня нет никаких ощутимых причин хотеть отойти от его жеста. И все же…

— Я уверен, мы сможем что-нибудь придумать, — шепчет он, его губы в опасной близости от моего уха. Я кладу руку