сочувствием, с каким смотрят на старую корову, которую вскоре придется зарезать. – Он уставился на меня; его лицо стало растерянным. – Что же делать лайбони, в котором больше не нуждаются?

– Я знаю, чего он не должен делать, – ответил я. – Пытаться убить себя.

– Я посещал другие земли в надежде, что мне там помогут. Те, у кого лайбони уже есть, прогоняли меня, а там, где его нет, то там он и не нужен. Я говорил с другими лайбони, у них такие же трудности. С незапамятной древности масаи нуждались в лайбони. К нам относились с уважением и достоинством, наше призвание почиталось превыше всех остальных. А теперь за считаные годы мы превратились в бесполезных стариков, отверженных в собственной земле.

Я не нашел слов, но лишь потянулся к нему и взял за руку.

– Я трус, – продолжил он после недолгой паузы. – Масаи не должны ничего бояться, а я боюсь бессмысленной жизни, поэтому я попытался с нею покончить. Я рассек себе вены на руке вот здесь… – он указал на предплечье, скрытое повязкой, – и приготовился истечь кровью, но два эльморана нашли меня и отвезли в госпиталь. Наверное, надо попытаться еще раз, когда меня выпишут, но я подумал, что надо сначала поговорить с историком.

– Я рад поговорить с вами, – сказал я. – Но что же вы желаете обсудить?

– Существует другой эвтопический мир, колонизированный выходцами из Кении, – начал он.

– Да, – сказал я. – Кириньяга. Ее заселили кикуйю.

– И у кикуйю есть собственные лайбони, они их называют мундумугу.

– Верно.

– Вы изучали и Кириньягу тоже или только земную историю? – спросил он.

– Я изучал Кириньягу, – ответил я печально, поскольку предугадывал его следующий вопрос.

– Расскажите мне, как дела у мундумугу на Кириньяге, как им удалось сохранить уважение своего народа, и, может быть, я попытаюсь совершить то же самое здесь, на Килиманджаро.

– Кириньяга – другой мир, – сказал я.

– Им пришлось так скверно? – спросил он.

– Там был только один мундумугу, – ответил я. – По имени Кориба. Насколько я могу судить, человек этот был достоин уважения и, вероятно, весьма умен, поскольку он получил степени доктора наук в университетах Англии и Америки.

– Но? – произнес Сокойне.

– Но он был фанатиком, – сказал я. – Он пришел к убеждению, что кикуйю могут достичь Утопии только отринув все европейское и зажив так, как они жили до прихода белых людей в Кению.

– Возможно, он был прав, – заметил Сокойне.

– Он ошибался, – сказал я. – Я изучал историю Кириньяги. Она включает в себя множество грубых просчетов, предпринятых с самими лучшими намерениями, и в итоге даже до Корибы дошло, что он вредит своему миру, потому что в конце концов он вернулся в Кению.

– И он был единственным их мундумугу?

– Да.

– Неужели неизбежно, что каждый мир отвергает своего духовного наставника, или это только у африканцев так? – задумчиво произнес он. – А как дела в христианских или мусульманских эвтопиях?

– Они не столько отвергают духовных наставников, сколько становятся более склонны к восприятию новых идей, чем их духовные наставники.

– А что же нового в ремесле врачей? – раздраженно настаивал Сокойне. – Они веками трудятся рядом с нами.

– Но масаи, пасшие скот в саваннах, веками не имели к ним доступа, – заметил я. – Только масаи, решившие переселиться в города, уже веками располагают доступом к медицине.

Сокойне долго молчал. Я уже решил, что он снова забылся сном, но наконец старик заговорил.

– Я знаю, почему Кориба покинул Кириньягу, – произнес он.

– Почему?

– По тем же причинам, по каким и я должен покинуть Килиманджаро, – ответил Сокойне. – Он не желал смотреть, как его бог терпит поражение от западного.

– Это один и тот же бог, – сказал я. – Мы просто даем Ему разные имена.

Он покачал головой:

– Энкаи медленно выдавливают из Африки. Я надеялся, что уж в этом мире Он наконец восторжествует, но нет. Бог белых снова одолел Его.

Он издал обреченный вздох.

– Я должен отыскать мир, куда удалился Энкаи.

– Он там, где и был всегда, – ответил я. – Разве не Он привел к вам двух эльморанов, когда вы истекали кровью?

– Чтобы они доставили меня в это… это место? – с презрением произнес он. – Нет, милосердный бог так поступить не может. Энкаи на Килиманджаро больше нет, историк.

Я уставился на сломленного горем старика. Я историк; в мои обязанности не входит возвращать людям смысл жизни. Но этот человек обратился ко мне за помощью, и я чувствовал потребность оказать ее.

– Вы решили, что ваш долг – отыскать Энкаи? – спросил я, пытаясь собраться с мыслями.

– Да, – ответил он. – Все масаи либо в Африке, либо на Килиманджаро, значит, Он очень одинок в Своем новом мире, ведь там некому Его почитать и возносить Ему молитвы.

– Вы слишком далеко заглядываете, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

– Энкаи желает, чтобы вы нашли Его и поклонялись Ему, так?

– Так.

– Вы не сможете Его найти, если умрете, – сказал я, но, увидев, что он не понимает хода моих рассуждений, пояснил: – Если Он желает, чтобы вы почитали Его, значит, вы нужны Ему живым… и, следовательно, это Энкаи направил двух эльморанов, чтобы те нашли вас и доставили сюда. А если Он так поступил, значит, Он еще присутствует на Килиманджаро.

Он долго смотрел на меня недовольным взглядом и хмурился.

– В ваших рассуждениях должна быть ошибка, но я не вижу ее.

– Значит, вам лучше остаться на Килиманджаро, пока не найдете, где ошибка, – предложил я. – Ведь пока вы не уверитесь, что Энкаи здесь нет, нет смысла искать Его в других местах.

– Я подумаю, – сказал он.

– Хорошо, – ответил я. – Я так понимаю, из госпиталя вас могут выписать уже завтра. Вам есть где остановиться?

– Я странствую от маньяты к маньяте. Никто не откажет лайбони в ночлеге. Хотя, – на его изборожденном морщинами лице появилось беспокойство, – так было прежде. Завтра может оказаться так, что лайбони им больше не нужен.

– Пожалуйста, остановитесь у меня, пока не восстановите силы, – пригласил я.

– Разделить хижину с компьютером? – неодобрительно отозвался он.

– Это не хижина, – сказал я. – Да и почем знать? Возможно, мой компьютер научит вас паре вещей, которые убедят масаев, что их лайбони не так бесполезен, как, допустим, старый пустой бурдюк.

Он уставился на меня немигающими глазами.

– Зачем ты так поступаешь? – спросил он наконец. – Ясно же, что тебе нет пользы от лайбони. Ты не веришь в мою магию. Ты горожанин, ты не носишь красное одеяние и не ходишь с копьем. Зачем такому человеку мне помогать?

Я около минуты размышлял над ответом, потом сказал:

– Потому что я историк, а такие, как вы, – часть нашей истории.

– Но не вашего будущего, – ответил он горько.

– Не знаю, – сказал я. – Пока не наступит завтра, сегодняшний день еще не история. Завтра спросите.

– Интересное дело, – слабым голосом отозвался он. Казалось, ему хочется прибавить еще что-то, но вдруг глаза его закрылись, и он замер. На миг я заподозрил, что он умер,