к одному из пяти кланов, а значит, не окажет предпочтения никому из них. Он не горожанин, так что не будет склоняться на их сторону в разбирательствах со скотоводами. Он не пастух, поэтому не будет принимать их сторону в спорах с горожанами. Он наблюдал за эволюцией обществ и способен указать нам верный путь. И, наконец, советом старейшин недвусмысленно определено, что он масаи. – Я смотрел на толпу, надеясь, что мой кандидат не сможет тут же взять самоотвод. – Это Уильям Блюмлейн.

Аплодисментов не последовало. Одобрительных выкриков тоже. Но, спускаясь с платформы, я уловил напряженные шепотки. Каждый из четырнадцати кандидатов по очереди поднялся на платформу, осуждая мое предложение и указывая, почему Блюмлейн, в отличие от них, неспособен исполнять предлагаемые ему обязанности. Но каждый раз выступавший кандидат настраивал против себя девять из десяти присутствовавших масаи, сторонников кого-то другого. Выборы состоялись два дня спустя, и Блюмлейн, белый масаи, набрал более 70 процентов голосов. Мы зарезали в его честь бычка и устроили торжественный пир, затянувшийся до глубокой ночи. Наконец, убедившись, что никто не подслушивает, Блюмлейн наклонился ко мне и прошептал:

– Сукин ты сын! Я вчера весь день спорил с советом. Конституция не предоставляет кандидату возможности самоотвода, и ты это знал!

– А что, есть кандидаты лучше тебя? – спросил я.

– Это не имеет отношения к делу.

– Да, больше не имеет, – согласился я. – Ты масаи, гражданин Килиманджаро. Только это имеет отношение к делу.

– Придется подыскать тебе должность в правительстве, – зловеще усмехнулся он.

– Все должности уже заняты, – ответил я. – Но я рад буду написать хронику твоего правления.

– Ты искажаешь эволюцию этого социума, – сказал он, посерьезнев. – Ты что, не понял?

– Ты – часть этого социума, – ответил я. – Ты что, не понял?

– Узнаю старого Дэвида, – обреченно уронил Блюмлейн. – Всегда наготове рациональный ответ.

На следующее утро Блюмлейн принес присягу и произнес зажигательную речь. Я поймал себя на мысли: Бедняга Дарвин. Он наблюдал лишь последствия эволюции. Мне же посчастливится увидеть ее в действии.

6. Сумерки на Килиманджаро

2239 год

Я сидел за компьютером и вычитывал статью о самом раннем периоде истории Килиманджаро, когда машина нарушила молчание.

– Дэвид оле Сайтоти, ваше присутствие требуется в местном госпитале.

– Можно поподробнее? – спросил я.

– Вас там ждут, – ответил компьютер. – Кто-то желает с вами встретиться.

Я не знал, насколько это срочно, так что решил отправиться в госпиталь на своей машине, а не общественным транспортом. Спустившись в гараж, я сел в машину и быстро добрался до госпиталя, который располагался примерно в двух милях. Оставив машину на попечение служителя больницы, я поспешил в вестибюль. Меня никто не встречал, и я решил подойти к стойке регистрации.

– Я Дэвид оле Сайтоти, – сказал я. – Я получил сообщение о…

– А, да, – кивнула администратор. – Вас ожидают в палате 208.

– Это Джошуа оле Сайбулл? – уточнил я. – Или, возможно, Лидер Блюмлейн?

– Не знаю, – сказала девушка. – Мне только сообщили, что вас ожидают в палате 208.

Я поднялся на аэролифте на второй уровень здания и прошел по коридору к нужной палате. Открыл дверь и вошел. На койке лежал истощенный старик. Правая рука его была вся в перевязках и бандажах, к телу подсоединены многочисленные катетеры. Ко мне подошел врач.

– Вы Дэвид оле Сайтоти? – спросил он.

– Да, это я.

– Рад, что вы так быстро прибыли.

– Зачем меня вызвали? – спросил я. – Я незнаком с этим пациентом.

– Он попросил вашего присутствия.

– Правда? – удивился я и внимательно оглядел старика. – Я никогда раньше не видел его. Вероятно, тут какая-то путаница.

– Сомневаюсь, – сказал доктор. – Вы же историк?

– Да.

– Он настоял на вызове историка, – улыбнулся врач. – Отыскать такого специалиста оказалось несложно. Насколько мне известно, других историков у нас нет.

Я посмотрел на пациента сверху вниз.

– Что с ним?

– Он пытался покончить жизнь самоубийством, – объяснил доктор, – но не смог. Полагаю, завтра мы его выпишем.

– Но катетеры… – начал я.

– А, да это просто предосторожности ради. Он испытал обезвоживание, да и водно-солевой баланс скверный.

– Почему же он пытался свести счеты с жизнью? – спросил я.

– Понятия не имею, – сказал врач. – Думаю, об этом он и желает с вами пообщаться.

– Как его зовут?

Доктор сверился с наручным компьютером.

– Сокойне оле Парасайип.

– Никогда не слышал о нем.

– Теперь вот услышали. – У него в кармане что-то запищало. – Мне нужно спуститься, – сказал он. – Вернусь через несколько минут.

Он покинул палату, а я обернулся к пациенту. Тот смотрел на меня немигающими глазами.

– Мне казалось, вы спите, – удивленно произнес я.

– Я проснулся, – сказал старик. – Мне просто нечего сказать городскому лайбони.

– Он не знахарь, – уточнил я.

– Конечно же, знахарь. Я практикую древние методы, он – новые. Совершенно ясно, что мы заняты одним и тем же.

– А, так вы лайбони?

– Я лайбони, – подтвердил Сокойне оле Парасайип. Он продолжал смотреть на меня. – Вы выглядите озадаченным.

– Так и есть, – сказал я ему.

– Почему?

– По двум причинам, – сказал я. – Во-первых, я теряюсь в догадках, отчего бы это лайбони пытаться свести счеты с жизнью. Во-вторых, зачем вам понадобился историк? Я слышал, что вы попросили привести не конкретного человека, а представителя определенной профессии.

– Это правда, – ответил Сокойне.

– Ну и? – спросил я.

– Мне неудобно говорить, лежа на этой постели. Вы не могли бы помочь мне подняться?

– Нет, – сказал я. – Но я могу приподнять часть койки под вашей подушкой.

Я потянулся и с помощью регулятора изменял положение койки, пока верхняя ее четверть не поднялась под углом 45 градусов.

– Так лучше? – спросил я.

– Намного, – ответил Сокойне.

Я оглянулся, заметил стул, перетащил к его койке и сел рядом.

– Может, теперь вы расскажете, почему человек, которого я никогда прежде не встречал, пытавшийся покончить жизнь самоубийством, пожелал меня видеть?

– Я хочу узнать то, что может мне поведать только историк, – ответил он.

– О чем?

– Я – лайбони, – начал Сокойне.

– Вы уже сообщили мне об этом, – сказал я. – Откуда вы?

– Из маньят между городами ильтаарросеро и ильикумаи.

– Я знаю этот район, – сказал я.

– Я хороший лайбони, – продолжил он. – Никогда еще не случалось мне посрамить свое имя или свое занятие.

– Я понял, – ответил я. – Вы хороший лайбони. И в чем трудность?

– Я лечил больных. Я благословлял скот, проводил церемонии обрезания и эуното, обряды, где эльмораны становятся младшими старейшинами. Я выполнял все, о чем бы меня ни попросили. Если ко мне с просьбой обращалась бедная семья, то я принимал в уплату одного козла, даже старого бычка не просил. Я хороший лайбони.

– Почему же хороший лайбони пытался покончить жизнь самоубийством? – спросил я.

– А что делать, если в лайбони больше не нуждаются? – грустно отозвался Сокойне. – За последний год ни одна девочка в окрýге не прошла обрезание. Одиннадцать мальчиков были обрезаны, но сделали они это здесь, в госпитале, а не на традиционной церемонии. Меня больше не просят благословлять скот, поскольку от ильикумаи приходит лайбони зверей – ветеринар – со своими снадобьями. Дети меня игнорируют, молодежь надо мной смеется, старейшины смотрят на меня с тем же