для получения гражданства, создатель трудов о Килиманджаро и масаи, которые обречены стать классикой, не требующий к себе никакого особого отношения, а тем не менее Роберт оле Меели и остальные не прониклись ни искренностью его намерений, ни доводами Джошуа оле Сайбулла. Я видел, что нужное решение ускользает, и Джошуа понимал это сам, но был бессилен. Старейшины закоснели в невежестве и предрассудках; было очевидно, что Уильяму Блюмлейну придется остаток жизни приносить известность какой-нибудь другой культуре. Объявили перерыв; мы с Джошуа и Блюмлейном вышли перекусить во дворик.

– Этих придурков не уломать, – посетовал Джошуа. – Они глухи к моим доводам.

– Надежды никакой? – спросил Блюмлейн.

– Боюсь, никакой, – ответил Джошуа. – Ну, прения еще не закончены. Я буду говорить остаток вечера и, вероятно, часть завтрашнего утра. Попрошу Дэвида обосновать исторические причины свободной иммиграции, а еще у меня припасены голозаписи от ваших коллег, где они заверяют, что ваше присутствие сделает честь нашему обществу, но… все это не сработает.

– Черт! – пробормотал Блюмлейн. – И больше ничего нельзя сделать?

– Можно, – с отвращением проговорил Джошуа. – Выйти в поток транспорта и дать машине вас сбить. Если для переливания использовать достаточно масайской крови, никто не посмеет отрицать вашу кровную принадлежность к нашему народу. Иначе…

– Постой-ка, – перебил я. – А ну повтори.

– Что повторить? – не понял Джошуа.

– Если для переливания использовать достаточно…

– Тогда по их же собственным законам он станет масаи, – сказал Джошуа. – Но ты же не всерьез собираешься предложить Уильяму…

– Нет, – сказал я, – но ты натолкнул меня на идею. Сперва позволь задать вопрос. – Я развернулся к Блюмлейну: – Вы женаты?

– Я вдовец, – ответил Блюмлейн.

– Как далеко вы способны пойти в своем стремлении получить гражданство?

– Очень далеко, – сказал Блюмлейн.

Джошуа большую часть вечера потратил, переиначивая ранее выдвинутые доводы, а я сидел у дальней стены зала заседаний и крутил в голове пришедшую идею. Наконец прения объявили закрытыми до завтра, залы совета опустели, и Джошуа повел Блюмлейна к своей машине. Я задержался, высматривая Ледаму, и, когда заметил, что она покидает здание, поспешил ей наперерез.

– Добрый вечер, – радушно поздоровался я.

– Ты это серьезно? – рявкнула она. – Эти идиоты собираются отказать в гражданстве человеку, которым бы гордился любой мир!

– Ну, у нас свои обычаи, приходится их соблюдать. В конце концов, он ведь не масаи по крови.

– У нас и другие тут есть, в ком ни капли масайской крови, – сердито ответила она.

– Но зулусы, мтебеле и прочие африканцы прошли ритуал обрезания.

– Ты всерьез полагаешь, что белый человек по фамилии Блюмлейн не проходил церемонию обрезания? – поинтересовалась она.

– Нет, – сказал я. – Но мне жаль, что нет способа сделать его масаи.

– Нельзя сделать кого-то масаи, – окрысилась она. – Ты им либо рождаешься, либо нет. И только.

– Ну да, наверное, – протянул я. – В конце концов, его же не угоняли при набеге, не принуждали вступить в брак с масаи.

Она остановилась и посмотрела на меня, и я понял, что донес до нее свою мысль.

– Я просто вслух рассуждаю, – сказал я. – Набеги на другие племена не совершают уже много веков, да и потом, он ведь не женщина, чтоб его воин себе в жены взял.

Ледама снова не ответила, явно задумавшись. Я пошел дальше к машине, где меня ждали Джошуа и Блюмлейн.

– Что все это значило? – потребовал ответа Джошуа.

– Я ненадолго заделался фермером, – ответил я.

– О чем ты?

– Я заронил семя в самую плодородную почву на Килиманджаро, – сказал я. – Завтра утром посмотрим, суждено ему ли пустить корни и дать всходы.

– Ладно лайбони, они общаются только с духами, – посетовал Джошуа, – но почему историки и социологи стали говорить загадками?

Блюмлейн искренне расхохотался, вставил уместно юморную реплику, и разговор пошел своим чередом. На следующее утро, когда члены совета расселись по местам, Джошуа собрался было продолжить выступление, но тяжелая рука на плече удержала его. Рука принадлежала Ледаме, которая вышла перед Робертом оле Меели.

– Что на этот раз? – устало проговорил тот – это был очередной раз, и отлично знал, что будет дальше.

– Нам есть что обсудить, – возвестила Ледама.

– Это может подождать, – ответил Роберт. – Мы разбираем дело Уильяма Блюмлейна.

– Эти дела связаны друг с другом, – настаивала Ледама. – Сначала совет должен выслушать меня.

– Но… – начал Роберт.

– Или ты хочешь, чтобы все узнали, что ты запрещаешь женщине обращаться к совету старейшин? – продолжила она.

Роберт испустил тяжкий вздох.

– Говори, Ледама, дочь Нтайи.

– Я полагала, что Килиманджаро задумывали как Утопию, – начала она.

– Мы делаем для этого все, что в наших силах, – ответил Роберт.

– Лишь для половины населения, – ответила она. – Для мужской половины.

– Ну что тебе еще? – мученически закричал Роберт.

– Сколько у тебя жен, Роберт оле Меели? – спросила Ледама.

– Три, – сказал он.

– Почему? – спросила Ледама.

Роберт пришел в неподдельное изумление.

– Почему? – повторил он. – Потому что я так хотел и мог себе позволить дать за них выкуп.

– Потому что ты так хотел, – повторила она.

– Да.

– Сколько мужей может иметь женщина масаи?

– Одного.

– Вот видишь! – торжествующе воскликнула она. – Не может быть никакой Утопии на Килиманджаро, пока женщинам отказывают в том, что доступно мужчинам.

– Мы бреем лица, а вы – нет. Вы рожаете детей, а мы нет. Есть вещи, которые доступны только одному из полов. Вероятно, тебе стоило бы подать жалобу Энкаи, который сотворил нас такими разными.

– Ты говоришь о различиях по рождению, которые нельзя изменить. Я же говорю о правах, которые вы, мужчины, себе предоставили, а нам, женщинам, предоставлять отказываетесь.

Джошуа вдруг оживился.

– Ее требование законно, – заявил он, – и я буду защищать ее права.

Он подался вперед и что-то шепнул ей – впоследствии я выяснил, что он пообещал обойтись без гонорара. Ледама выразила свое согласие быстрым кивком. Прения продолжались два дня, но в итоге совет старейшин согласился, что для соответствия критериям Утопии на Килиманджаро следует либо установить для всех моногамию, чего многоженцы – члены совета не могли себе позволить, либо узаконить полиандрию наряду с полигамией. Наутро Ледама, у которой уже был один муж, взяла себе Уильяма Блюмлейна вторым мужем. Они договорились, что Ледама останется горожанкой, а Блюмлейн волен уйти к скотоводам и заняться изучением их общества, однако сам факт брака делал его полноправным масаи, как много веков назад к ним приравнивались захваченные в набеге и уведенные в плен женщины кикуйю и нанди. На следующее утро Роберт оле Меели объявил, что слагает полномочия спикера совета старейшин, в течение недели собрал вещи и вернулся в Кению, в дом своих предков на равнинах Лойта.

5. Послеполуденный час на Килиманджаро

2238 год

Мы должны были это предвидеть. Когда Роберт оле Меели улетел в Кению, в совете старейшин осталось поровну мужчин и женщин – по шестеро. Спустя несколько дней совет должен был собраться и определить его преемника. Но не прошло и нескольких минут после отлета Роберта, как Ледама дочь Нтайи и Ашина дочь Кибиби вывели на улицы настоящую демонстрацию из сотен женщин