по тоннелю. Меня вели уже не любопытство и честолюбивая жажда знаний, а какая-то иная сила — та самая неподвластная мне, чужая воля, которая потянула меня обратно в погреб. Наконец я оторвался от таинственной резьбы и осветил фонарём тоннель. Впереди, футах в десяти от меня, была видна дверь. Не обычная деревянная, прогнившая и покосившаяся, а массивная, потемневшая от невероятной древности и покрывшаяся патиной бронзовая дверь. Я уже не сомневался насчёт того, что и дверь, и эта часть тоннеля не были выстроены беглецами из Салема или обитавшими в долине индейцами. Это было наследие куда старше самого человечества.

Я толкнул дверь, но та даже не думала поддаваться. Ни ручки, ни кольца, за которые её можно было бы открыть, я тоже не нашёл. Зато в жёлтом луче фонаря был отчётливо виден барельеф на поверхности двери — перекошенная пентаграмма. Та самая, которую нарисовала на грифельной дощечке старуха и которую я перерисовал с найденных в библиотеке Мискатоникского университета страниц с переводом «Некрономикона». В центре её также был символ, напоминающий глаз, аего изогнутый, словно язык пламени, зрачок служил замочной скважиной, из которой ощутимо тянуло сквозняком и той самой вонью.

Вспомнив о рисунке старухи, я, не задумываясь, провёл рукой от верхнего луча звезды вниз, через её центр, затем под углом вправо до другого луча, и по горизонтали влево, вдоль линии самой звезды, образовав тем самым перекрестье. Не знаю, задействовало ли это какой-то скрытый механизм замка или же этот жест был действительно чем-то из ряда сверхъестественного, о чём писал Аль-Хазред, но в то же мгновение, ничем не нарушая оглушающей тишины подземелья, от одного моего лёгкого прикосновения дверь подалась вперёд и растворилась в густой тьме арочного проёма. Луч фонаря, потянувшийся за ней, поблек, а затем, замигав, и вовсе погас. Тут же меня обдало очередной волной смрада, на этот раз чуть не свалившей меня с ног: настолько она была невыносима и таким сильным был её порыв. И только тогда я понял, что в своей периодичности эти волны напоминали тяжёлое дыхание, вырывавшееся из могучих лёгких какого-нибудь мифического Титана, заточённого в своей подземной темнице Тартара.

Вглядываясь во тьму, я шагнул вперёд и застыл, оказавшись на самом краю узкого выступа из базальтовых шестигранников, а внизу подо мной раскинулась пропасть огромного колодца. И те цвета и формы, которые я в нём различил, были столь немыслимы и чужды, что я отказывался верить в то, что вижу. Их не могло существовать в привычном для человека мире, и было невозможно описать обычными словами, поэтому из какого-то самого потаённого уголка моей памяти возникли строки:

«Мне было видение чёрного зева вселенной,

Где слепые планеты в вихре звёздной метели

Летят в чёрной бездне, объятые ужасом вечным,

Без памяти, без имени, без цели…»[272]

И это видение, словно из ночного кошмара талантливого новоанглийского поэта, воплотилось передо мной наяву. Далеко внизу в черноте бездонного колодца плескались бескрайние воды космического хаоса, в котором сияли кружащиеся в безумном танце, мириады звёзд. Я видел, как они принимали форму причудливых созвездий, образовывали скопления и туманности самых невероятных цветов. Какой-то дурной, полной безумия шуткой казалась эта сюрреалистическая картина, в которой безмятежно плывущие галактики тянули ко мне рукава, словно осьминоги свои хваткие щупальца, чтобы оплести ими несчастную жертву. И мне казалось, что я стремительно падаю с головокружительной высоты прямо в пасти этих космических чудовищ. А они тянули и тянули свои звёздные протуберанцы, фосфоресцирующие, как мерзкие грибы на скользких камнях грубой кладки тоннеля. Но поразительней всего были кружившиеся вокруг них громадные сферы, переливавшиеся неземным сиянием, словно мыльные пузыри. То были глаза Древнего проклятого бога, заточённого в этой космической бездне.

Волны ледяного ужаса пронизывали всё моё существо, а я стоял, будто загипнотизированный, не в силах шевельнуться, и лишь осознавал свою абсолютную ничтожность перед этими силами вселенского хаоса. И тогда лишь инстинкт, точный и безотказный, как часовой механизм, заставил меня броситься обратно в освещённый неземным сиянием арочный проём, оступившись на подкосившихся ногах и чуть не сорвавшись с уступа. Я бежал по тоннелю прочь, спотыкаясь, поскальзываясь и падая, обдирая колени и руки о каменную кладку, сначала резную шестиугольную, а затем грубую, покрытую плесенью. Я бежал, а позади меня мерзко извивавшиеся протуберанцы отворяли тяжёлую бронзовую дверь — врата в мир за Гранью. И переливающиеся сферы катились по своду туннеля, и везде за собой они оставляли чёрный как смоль след, словно рассекали саму материю пространства «Йог-Сотот — есть Врата, Йог-Сотот — Ключ и Страж Врат», — звучало в голове под несмолкаемую какофонию из оглушительного грохота моего собственного сердца и надрывного свиста тяжёлого дыхания.

Наконец впереди показался выход. Я вырвался в маленький погребок, вспрыгнул на лестницу, обваливая последние каменные ступени, и выбрался наружу, в мрачный, забытый всеми Данвич. Бесчисленные стаи козодоев в чёрной лощине оглушительно стрекотали, встревожено мечась в ветвях деревьев. Схватив стоявший здесь же сундук с бесценной находкой и не переводя дыхания, я бросился вдоль склона проклятого Сторожевого холма. Я не допускал и мысли о том, чтобы остановиться или оглянуться, хотя и не был уверен, что невообразимое чудовище из чёрной космической бездны преследует меня. Да и преследовало ли оно меня вообще? Может оно всего лишь рвалось из своей темницы внутрь нашего маленького мирка, не замечая жалкого перепуганного человечишки, отпершего ему дверь.

Обливаясь потом и задыхаясь, я добежал до покосившегося дома, из печной трубы которого всё так же вилась струйка дыма. Подбежав к автомобилю, я дёрнул ручку дверцы, но та была закрыта. Трясущейся рукой (из другой я не выпускал сундук с книгами) я стал шарить по всем карманам, но ключей нигде не было: они осталась в пальто. Мерзкая старуха, завёрнутая в моё пальто, словно мокрая ворона, со злорадной ухмылкой стояла на пороге дома. Я подбежал к ней, крича и требуя ключи, но она лишь указала своим узловатым пальцем на сундук. В тот момент страхи паника взяли надо мной верх, и даже ни секунды не раздумывая, я бросил его на землю и, схватив протянутые мне ключи, кинулся к машине. Пусть сгинут в адском пекле и старуха, и книги, и вся эта насквозь прогнившая деревня, лишь бы я смог поскорее убраться отсюда. Уже заведя мотор и утопив в пол педаль газа, я — готов поклясться — расслышал сквозь шум мотора, как старуха громко прокаркала мне в след: «Йа, Йог-Сотот,