долго не мог уснуть, размышляя над прочитанными отрывками из мрачного писания Аль-Хазреда, словами Сэма Раута и выстраивая направление моих дальнейших поисков. Но постепенно мысли стали путаться, и меня одолел сон, очень беспокойный. Мне грезилась какая-то зловещая фантасмагория — игра света и тени, невообразимые переливы красок, изменявшиеся в такт космическим ритмам. И среди всего этого хаоса из ниоткуда появлялись и исчезали чудовища, каких не могло породить даже самое богатое воображение. Разве что больной разум сумасшедшего.

Тяжёлые сновидения не прошли бесследно, и наутро меня одолела сильнейшая мигрень. Боль пульсировала и отдавалась в голове, словно повторяя ритм какофонии из ночных кошмаров. Её не смогли унять даже лекарства, запитые водопроводной водой с необычным горьковатым привкусом. Так что до полудня я оставался в комнате, разбирая свои чемоданы, ещё покрытые пылью Центрального вокзала Нью-Йорка. К вечеру мне всё же стало лучше, и я вышел прогуляться на свежем воздухе по Аркхему, а заодно разузнать что-нибудь об упомянутом Сэмом Раутом Данвиче.

В лучах заходившего солнца, Аркхем навевал какую-то странную тоску. Его лабиринты узких улочек, между теснящихся друг к другу домов, хранили множество тайн, а нависавшие над ними фронтоны и мансарды с двухскатными черепичными крышами, выглядели и вовсе мрачно. Всё в этом городе было настолько древним, что, казалось, время в нём просто остановилось. Даже новые постройки ничуть не выбивались из общей картины этого старинного колорита и гротеска.

Так, прогулявшись по центральным улицам города и набережной Мискатоника, я направился к университету. По дороге мне удалось переброситься парой слов с расходившимися после занятий студентами и их преподавателями. Но все они упорно избегали заговаривать на тему Данвича, неизменно переводя беседу на другие: весеннюю пасмурную погоду, послевоенный рост цен, возобновление рыболовного промысла в соседнем Иннсмауте и прочие. Возникало впечатление, что те из них, кто что-то и знал о Данвиче, придерживались некоего общественного табу, относительно упоминаний о нём. Хотя, у некоторых мне всё же удалось узнать, что Данвичем называлась заброшенная ещё лет двадцать назад деревушка где-то в Долине Мискатоника, к северу от Аркхема.

Куда больше мне поведали библиотечные справочники по Новой Англии и подшивки «Аркхем Эдвертайзер», за 20-30-е годы. Согласно им, Данвич был основан во второй половине XVI века переселенцами из Салема и вплоть до 20-х годов XX века представлял собой деревеньку с десятком ферм, разбросанных среди холмов Мискатоникской долины. Самим же холмам как местной достопримечательности внимания уделялось ничуть не меньше. Неоднократно сообщалось о древних мегалитах, венчавших их плоские вершины, особенно хорошо они сохранились на «Сторожевом холме». Это были два кольца вертикально поставленных каменных глыб, с круглым и ровным, как стол, валуном в центре. Обычно их относили ко времени обитания в той местности индейцев-покамтуков и считали местами их погребений, о чём свидетельствовало огромное количество человеческих костей и черепов, обнаруженных возле монолитов.

Вдобавок к этому, я отыскал текст проповеди преподобного Абиаха Ходли, отпечатанный ещё в 1747 году в Спрингфилде. В нём с присущей тому пуританскому времени фанатичной религиозностью говорилось о дьявольских шумах, грохоте и шипении, исходивших из адских глубин и раздававшихся в холмах. А также о нестерпимом серном смраде, ощущавшемся на Дьяволовом хмельнике — открытом и лишённом всякой растительности склоне одного из холмов. Об этих же явлениях говорилось и в других источниках, переживших пуританские суеверия. Так, в подшивках «Эйлсбери Транскрипт», за 1915 год сообщалось об особенностях геологии Мискатоникской долины, смещениях подземных масс, обрушениях карстовых пещер и выходе на поверхность ядовитых газов.

Несколько раз мне встречались упоминания об исчезновениях молодых людей в 1924–1925 годах, также нередко говорилось об общей картине упадка и вырождения в Данвиче. Но последнее было вполне типичным для Новоанглийского захолустья, и только в 1928-ом году картина резко переменилась. В газетах почему-то не сохранилось публикаций за тот год. Разве что какая-то нелепая заметка в том же «Эйлсбери Транскрипт», о засилье бутлегерства, смутное упоминание в «Аркхем Эдвертайзер», о неудавшейся попытке ограбления библиотеки Мискатоникского университета, и сообщение о трёх аркхемцах из Мискатоникского университета, героически боровшихся с каким-то «данвичским кошмаром». Их звали Генри Армитейдж, Фрэнсис Морган и Уоррен Райс. О том, что же это было за роковое происшествие, мне ничего найти не удалось. Скорее всего, это были отголоски эпидемии тифа, случившейся ещё в начале века в Аркхеме, и с которой тогда до последнего боролся доктор Аллен Хэлси. Вероятно, в Данвиче это сопровождалось падежом скота или неурожаем, после чего фермеры так и не смогли привести свои дела в порядок. Тогда молодёжь устремилась в соседние города и штаты в поисках лучшей жизни, а старики остались доживать свой век, наблюдая стремительное разрушение их многовекового поселения. Так что после 1931 года Данвич и вовсе нигде не упоминался.

О какой-либо данвичской библиотеке, на которую намекал Сэм Раут, мне не удалось найти ни слова. Поэтому я решил разыскать его самого и расспросить подробнее, но здесь меня ждало неожиданное открытие. В деканате университета, куда я обратился, мне сообщили, что студент с таким именем числился у них разве что лет шесть назад и тогда же бесследно исчез. Да и выглядел он вполне обычно, зато под моё описание подходил некий Нэйтан Бишоп, частенько ошивавшийся в окрестностях Аркхема, и пугавший горожан своим мрачным видом. Иногда он даже заявлялся в библиотеку университета, что порой оставалось незамеченным её работниками, и, по-видимому, так же произошло накануне.

Учитывая такое обстоятельство, я решил не торопился с поисками этого Нэйтана Бишопа, ведь ещё оставалось трое аркхемцев, непосредственных участников событий 1928 года, которые могли бы куда более подробно рассказать мне о замалчиваемом периоде истории и последних годах одного из самых таинственных уголков Новой Англии. Здесь же, в деканате, я выяснил, что Армитейдж, состоявший на должности хранителя библиотеки Мискатоникского университета, умер в том же 28-ом году. Похожая судьба постигла и Райса, преподавателя древних языков, какое-то время он провёл в клинике святой Марии, но скончался в 29-ом году. Видимо, самоотверженная борьба с эпидемией сильно подкосила и их здоровье.

Единственным оставшимся в живых из всей троицы был Морган. В силу относительно молодого, на тот момент, возраста и крепкого здоровья, он сумел оправиться и вернуться к преподаванию сравнительной анатомии в университете. Однако три года назад профессор оставил свою должность и перебрался в Пенсильванию. Это была ещё одна внезапная преграда на моём пути, но даже она не могла смутить такого упорного искателя, как я. Поэтому я решил узнать пенсильванский адрес профессора и послать ему телеграмму. Но каким же было