Матиасу потребовалась всего секунда, чтобы догадаться, что же случилось.

– Ты получила сертификат…

– Да. И я не гожусь быть матерью.

Матиас попытался ее обнять.

– Оставь меня в покое, Матиас. Мне нужно побыть одной.

Он снова попытался обнять, но она грубо отвернулась.

– Оставь меня, ну пожалуйста.

– Марина, давай поговорим.

– Уйди!

Матиас присел на скамейку перед пекарней. Ньебла улеглась у его ног. Урсула только что обслужила упитанную русскую семью и присоединилась к нему. Она чувствовала, что с молодой парой что-то происходит. Сама того не желая, услышала, как Марина повысила голос и выгнала Матиаса из дома.

– Давай выгуляем Ньеблу, – предложила она по-немецки.

– А как же пекарня?

– Поселок небольшой. Кому надо – вернутся, – успокоила Урсула, запирая за собой дверь.

Они пошли по извилистой тропинке между оливковыми деревьями и дубами. Впереди, в качестве проводницы, Ньебла. Матиас не собирался делиться новостью. Он неохотно объяснил, что его мать была большой поклонницей творчества Урсулы и просто-таки «проглатывала» ее книги. И опять прозвучал неизбежный вопрос, который все задавали Урсуле, несмотря на ее восьмидесятиоднолетний возраст: «Не собираешься ли ты написать еще один роман?» И снова решительное «нет»: «Мне больше не о чем рассказывать».

Они озвучили несколько эпизодов из собственной жизни, пока Матиас не ощутил необходимости поведать ей обо всем. Урсула, конечно, знала подробности процесса удочерения, через который пришлость пройти ее подруге. Ей было известно и о семимесячном ожидании злополучного письма, а также о бесцеремонном вторжении в личную жизнь Марины, которую она тщательно оберегала в течение стольких лет и которую пришлось выворачивать наизнанку все это время. Они обсудили также чувства материнства и отцовства.

Урсула пояснила, что, если бы это зависело только от Гюнтера, у них с ним наверняка не было бы детей. Он не был заинтересован, зацикливался на своих партитурах, тщетно стремясь стать композитором. Однако они все-таки договорились завести ребенка, и вскоре Урсула забеременела дочерью. А как только она появилась на свет, Гюнтер сильно ее полюбил. Просто обожал и любил больше жизни. Матиас рассказал о своем брате и его втором, незапланированном отцовстве, а также о том, что оно проходит у него не так уж хорошо.

И вообще, существует ли желание отцовства? Если мужчина дожил до сорока или пятидесяти лет без детей… Страдает ли он? Есть ли у него потребность обзавестись детьми?

– Мой опыт вот чему научил меня по сей день, Матиас, но, конечно, я могу ошибаться. Думаю, у мужчин нет потребности заводить детей, и, судя по тому, как ты до сих пор вел себя с эфиопской малышкой, полагаю, что и ты не испытываешь такого желания. Мне кажется, ты не способен вообразить боль, которая сейчас саднит в глубине сердца Марины.

Некоторое время они шагали молча. Матиас задумался над словами престарелой соотечественницы. Между тем Урсула готовила свой последний залп:

– Ты, видимо, доволен, верно?

Матиас воспринял эту фразу как оскорбление. Он взглянул на Урсулу, которая продолжила:

– Короче, ты никогда не хотел удочерить Наоми. А теперь тебе остается только вести себя по-мужски и держать удар.

Он застал Марину в таком истеричном состоянии, в каком прежде никогда не видал.

Марина ходила взад-вперед. В одной руке – японский журнал, в другой – старая фотография; лицо залито слезами. Она разговаривала вслух сама с собой. На полу в спальне валялись фотографии ее детства, договор купли-продажи баркаса, свидетельство о годности к усыновлению, рецепт, блокнот «Молескин»…

– Прежде чем продать недвижимость, я хочу узнать, кто ты такая, Мария-Долорес Моли. И я это выясню. Ведь я бы не испытывала всей этой боли, от которой сейчас страдаю. Ее не было бы, если бы ты не подарила мне ветряную мельницу, которая теперь мне кажется адом.

Матиас замер в дверях.

– Я же тебе сказала, Матиас, что мне нужно побыть одной. Оставь меня.

Но вместо того чтобы снова спуститься на улицу, он молча сидел на кровати, а она продолжала кричать на родном языке, не сознавая о чем.

– Видишь эту фотку, Матиас? – вдруг спросила Марина, протягивая ему черно-белый снимок.

Матиас посмотрел на фотографию. Изображение ее сестры Анны, сидящей на коленях у молодой няни в соответствующей одежде.

– А теперь взгляни сюда, – потребовала Марина, указав на фото Лолы в японском журнале.

– Ну и что там такое? – спросил Матиас.

– Да это же одна и та же женщина, – ответила она, – с разницей не меньше тридцати лет. Ну вглядись же повнимательнее.

Матиас сравнил оба снимка.

– На кого похожа эта женщина? – настойчиво спросила Марина.

Матиас не осмелился высказать свою мысль, ибо пришедшее ему в голову показалось слишком невероятным, и он предпочел промолчать.

– Не знаю, – промолвил он.

– За год, что я здесь, успела лишь обнаружить, что пекарша, оставившая мне наследство, служила в доме моих родителей. Но, сколько бы бабушка ни одалживала ей денег, трудно поверить, что женщина отдала бы мне все это просто так… Я и не верю, а хочу знать правду.

Она покинула комнату, не уточнив, куда направляется. Матиас сидел на кровати. Он собрал фотографии и положил их обратно в коробку из-под печенья. Взял сертификат соответствия приемных родителей усыновлению ребенка и попытался понять изложенные требования.

Марина быстро вышла из пекарни, утирая слезы. Шагала куда глаза глядят. Пересеклась с Габриэлем и проигнорировала его. Томеу тоже с ней поздоровался, но она даже не посмотрела в его сторону. Подошла к дому Каталины и постучала деревянным молотком в дверь. Каталина отворила.

– Я собираюсь продать пекарню. Но прежде хочу, чтобы ты объяснила мне, почему Лола так одарила меня, – отрывисто произнесла она.

Каталина заметила, что ее глаза полны сдерживаемых слез.

– Я дала обещание единственной настоящей подруге, которая у меня была за всю жизнь, и я не нарушу слово. Прости, но она заставила меня поклясться, что я никогда ничего не скажу.

Как только что Матиасу, Марина протянула Каталине фотографию из японского журнала и снимок молодой женщины.

– На кого она похожа?

Каталина отвела взгляд.

– Марина, ступай своей дорогой по жизни. Скоро к тебе приедет африканская девочка, и тогда…

– Она не приедет, Каталина.

Каталина не до конца поняла фразу. Но Марина произнесла ее с такой болью, что пекарша не могла не попытаться помочь новой подруге, предав старую… Сказать она ничего не должна, и знала, что никто из жителей поселка не станет говорить, потому что никто не знал правду. С тех пор как Марина появилась