Шрифт:
Закладка:
К Шаруру подошел жрец Буршагга. Мужчины поклонились друг другу. Буршагга сказал: — Верно ли я понимаю, что именно тебе мы обязаны таким замечательным развлечением?
Шарур напустил на себя скромный вид.
— Я всего лишь хотел порадовать тех, кто остался в городе, пока наше войско сражается с имхурсагами. Я тоже участвовал в бою, а сейчас вернулся в Гибил, чтобы сдать своего пленника работорговцу Ушурикти. Скоро я должен вернуться на поле боя. А пока, почему бы народу не повеселиться?
— Я тоже не вижу причин, почему бы нам не повеселиться, пока можно, — покивал Буршагга. — Я просто хотел поблагодарить тебя за развлечение. Жрецам тоже иногда надо отвлечься.
— И я об этом подумал. Вот и решил устроить такой балаган. — Шарур и впрямь заботился о том, чтобы развлечь жрецов, пусть себе радуются, лишь бы отвлеклись. Он указал в сторону входа. — Я смотрю, не все ваши коллеги придерживаются той же точки зрения.
У входа стоял Илакаб и разговаривал с несколькими молодыми священниками; его длинная борода развевалась на ветру.
— Нечего глазеть на это представление! — гремел он. — Мы служим богу не ради веселья. Мы служим Энгибилу ради святости. Мы служим богу, потому что он наш великий и могучий господин.
Буршагга поглядел на старого жреца с отвращением.
— Пойду-ка я попробую успокоить этого старого дурака, — проворчал он.
— Я не хотел создавать проблем, — смущенно сказал Шарур. И это было правдой. Он хотел отвлечь жрецов, и вовсе не рассчитывал на то, что кто-то будет против. Вслед за Буршаггой он направился к Илакаб.
— Ну и что ты тут плетешь? — раздраженно вопросил он Илакаб. — Что за глупости ты тут городишь, старик?
— Никакие не глупости, — ответил старый жрец. — Я напоминаю, что мы должны доказать нашу преданность Энгибилу молитвами и жертвами, а не жонглерами, флейтистами и извивающимися девками. — Он ткнул пальцем в сторону флейтистки.
— А я говорю, что Энгибил не хочет отнимать у своих жрецов удовольствий, — сказал Буршагга. — Я предан Энгибилу. Никто не станет этого отрицать.
— Я стану, — упрямо сказал Илакаб. — Ты предан сначала себе, потом Кимашу-лугалу... лугалу! — Повторил он с презрением. — А уж потом вспоминаешь о боге.
— Лжешь, сукин сын! — выкрикнул Буршагга. — Думаешь, раз ты стал жрецом еще до того, как люди научились обрабатывать землю, то Энгибил желает говорить лишь с тобой? Думаешь, раз ты потерял интерес к жизни, то и все жрецы должны быть такими? Наш бог и сам не прочь получить удовольствие. Разве Энгибил зовет тебя, а не куртизанку, когда к нему приходит желание?
— Дела бога — это дела бога, — флегматично ответил Илакаб. — Он бог; он может делать все, что ему заблагорассудится. А вот насчет тебя… Ты всего лишь человек, да к тому же — жрец. Для храма и так позор, что какой-то вор проник в него так глубоко, как Энгибил в одну из тех куртизанок, которых ты ему приводишь.
Вокруг спорящих жрецов стала собираться толпа. Любой спор, а уж между жрецами, тем более — тоже развлечение. Шарур слушал, но думал совсем о другом. Что бы там не говорил Илакаб, что бы он ни думал, в данный момент он помогал отвлекать внимание от храма.
Буршагга закатил глаза.
— Что-то мне сомнительно, что ты видел этого вора. По мне, так он тебе приснился. У тебя больное воображение. Иначе ты не думал бы, что кроме тебя некому угадать желания Энгибила.
— А я вот думаю, что некоторые молодые жрецы слишком медлительны и слишком глупы, чтобы поймать вора! Проще притвориться, что его вообще не было, — возразил Илакаб. — Ты мне напомнил кошку, упустившую мышь. Кошка садится и вылизывает себе задницу, словно и не собиралась ловить эту жалкую мышь!
— Ну, разумеется! Ты прекрасно разбираешься в вылизывании задницы! — завопил Буршагга и сильно дернул старого жреца за бороду.
Старик вскрикнул и заехал молодому жрецу коленом между ног. Теперь уже взвыл Буршагга, но бороду Илакаб не выпустил. Через мгновение оба жреца покатились по земле, брыкаясь и нанося друг другу удары.
Гибильцы вокруг смеялись, аплодировали и подбадривали их. Но жрецы-собратья постарались растащить драчунов. Но потоков оскорблений прекратить не смогли.
Большинство жрецов приняли сторону Буршагги, но Шарур знал, что в словах старика больше правды.
Интересно, где в это время Хаббазу? Шарур огляделся. Мастера-вора нигде не было видно. Он вообще не видел его с тех пор, как на площади началось представление. Может, тот все еще ждет своего шанса? Или уже крадется к сокровищнице? А может, уже пустился наутек с пресловутой чашкой Алашкурри в руках? А вдруг он давно выскользнул из храма и теперь возвращался в Зуаб, к Энзуабу? Насколько важно для него приказание бога? На каких местах в его сознании располагаются его бог, его город и он сам?
Шарур помнил слова Хаббазу. Но житейский опыт говорил ему, что настоящая проверка заключается в том, что человек делает, а не в том, что он говорит. Шарур вздохнул. Ну что же, если Хаббазу обманул его, он узнает об этом еще до захода солнца.
Буршагга и Илакаб продолжали поносить друг друга. Оскорбления, которые выкрикивал Илакаб, не помешали жрецам выходить из храма и растекаться по площади, чтобы поглазеть на музыкантов и танцоров. Когда весть о неожиданном празднике распространилась по городу, на открытую площадку перед храмом Энгибила потянулись торговцы едой и пивом. Шарур купил дюжину жареных кузнечиков на деревянной шпажке и стал вдумчиво пережевывать их, наблюдая, как собака ходит на задних лапах, катя перед собой деревянный мяч. Еще она по команде хозяина поднималась по лестнице, прыгала через обруч и проделывала другие хитрые трюки. Шарур аплодировал вместе с остальными людьми. Пес изобразил поклон, упершись носом в землю и вытянув передние лапы перед собой. Глянул на хозяина и встал, виляя хвостом, возле миски, куда люди бросали кусочки меди.
Шарур бросил в миску и свой кусочек. Собака тут же поклонилась ему, а хозяин сказал:
— Мой господин, да благословит тебя Энгибил за твою щедрость, — и
