Она глядит на меня, в глазах сверкает гнев:

– Ты точно хочешь узнать?

– Да.

– Тогда я тебе покажу.

Дама тянется ко мне, заключает в ладони мое лицо, и мир исчезает.

Группа солдат тащит пленного сквозь заросли на поляну, где прямо надо мной ждет в седле наездник. Воины швыряют человека на землю и отступают, глядя на командира.

– Отлично. – Тот спрыгивает с лошади, сверкая на солнце кожей и сталью доспехов, и пинком перекатывает скорченное тело на спину.

Женщина, ошеломленно понимаю я. Она из фейри, глаза горящие и грозные, но горло обхватил ошейник с черным камнем, я таких никогда не видела, но догадываюсь: это оберег от колдовства, который делает ее обыкновенным человеком пред лицом воинов.

Где-то позади принимается плакать ребенок, но я не могу повернуть голову и посмотреть.

Наездник стягивает шлем, кидает одному из солдат. В глаза сразу бросаются черты – высокий лоб, скулы, смуглая кожа. Он хватает пленницу за платье одним облаченным в перчатку кулаком и тащит ее вверх.

Всхлипы ребенка перерастают в пронзительный визг.

Лицо у женщины разбито и исцарапано, но, взглянув на захватчика, она кривится и в него плюет.

Воин хохочет, глубоким рокочущим звуком заливая поляну, волочит женщину к дереву и с размаху бьет спиной о ствол.

Я потерянно озираюсь, но солдаты лишь наблюдают с ленивым весельем. У меня нет голоса, чтобы взмолиться о помощи.

С тошнотворным чавк воин протыкает кинжалом ладонь пленницы, прибивая ее руку над головой. Она хрипло кричит, глотает воздух и резко стискивает зубы. Из глаз льются слезы, бегут по щекам. Она смотрит в мою сторону и безнадежно пытается утешить улыбкой.

Я визжу беззвучно, бездумно, не в силах отвести глаз от того, как воин пригвождает ее правую руку рядом с левой. Отступает на шаг, разглядывая свое творение. И все с тем же сердечным смехом достает меч и вскрывает ей живот.

Сумей я двинуться, сумей вдохнуть, меня бы вывернуло от ужаса. Но плачущее дитя, чьими глазами я смотрю, не отводит взгляда, так что и я не могу даже отвернуться.

Всадник убирает оружие и идет обратно к лошади. Уже из седла наблюдает, как женщина корчится в агонии и наконец обрушивается наземь, когда изувеченные руки соскальзывают с клинков. Несколько раз дергается, сотрясаясь всем телом, прижимая останки изорванных ладоней к зияющей ране на животе. И застывает без движения в растущей луже крови.

Мужчина поворачивает лошадь ко мне. Я слышу поступь копыт по жирной земле, слышу сквозь задыхающийся визг ребенка. Всадник смотрит с высоты, презрительно изогнув губы. Обутая в сапог нога срывается со стремени, врезается в лицо ребенка, и меня бросает назад. Всхлипы резко стихают.

– Пленницей была моя мать, – произносит Дама, роняя руки.

Меня безудержно трясет, зубы стучат, в животе дурнота.

– Я очнулась в одиночестве над ее телом – меня оставили, чтобы я рассказала нашим людям, что сталось с ней. Она была одним из предводителей, великим вождем, но кто-то ее предал. Видишь ли, они схватили меня и использовали как приманку.

Я зажмуриваюсь и мотаю головой. Будто могу все отвергнуть, вытряхнуть эти образы прочь. Снова и снова я вижу клинки, что пронзают грубые ладони, вижу блеск скользящего сквозь тело женщины меча.

– Я поклялась убить его, уничтожить его род за содеянное.

– Это был… – хрипло говорю я, и по телу проносится шквал дрожи. Темные волосы, глаза цвета земли.

– Прапрадед твоего Кестрина. Теперь понимаешь?

Дама не ждет моего ответа и шагает к кованым воротам меж двух полос живой изгороди. Я ковыляю следом сквозь ночной кошмар лунного света и теней сада.

– Дама, – зову ее, пытаясь идти ровно. Пытаясь собраться.

– Маленькая принцесса.

– Но ведь то был… не принц. Зачем карать его за жестокость далекого предка?

– Я поклялась уничтожить их род.

– Но если Кестрин сам никому никогда не вредил, то убить его за нечто ему неподвластное…

– У него это в крови.

– Но, Дама… – говорю я, не в силах найти убедительный довод. Я ведь знаю, что она ошибается – должна ошибаться.

– Хватит. Вот, погляди на своего принца.

Сад плывет, беззвучно кружится и оседает уже в новой форме. Я на другой укрытой высокими изгородями площадке, но каменное изваяние в центре не стоит на ногах. Вместо этого он на коленях, откинулся на каблуки и смотрит перед собой. Одна рука крепко сжата в кулак и опирается на ногу, другая вытянута вперед и обхватывает воздух, будто на чем-то мягко лежит.

От его вида у меня леденеет кровь. Я не в силах смотреть ему в лицо. Вместо этого устремляю взгляд на Даму:

– Он мертв?

– Нет, – говорит она. – Я заперла его в глубине самого себя. Пройдет еще несколько дней, прежде чем душа вырвется прочь. Но ты не сможешь ему теперь помочь. У тебя нет такой силы.

– Ты и короля убьешь? И Гаррина тоже?

– Они последние, – подтверждает она лишенным выражения голосом, и я внезапно вспоминаю о худших выходках брата, когда он воплощал расчетливую жестокость, утрачивал любые иные чувства.

Я вскидываю голову, дрожа от холода так, что почти крошатся кости, и смотрю Даме в глаза:

– Тогда ты точно такая же, как он. Такая же, как чудовище, убившее твою мать.

Она цепенеет.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Знаю… Ты сама мне его показала, и тебя я видела достаточно. Ты наслаждаешься их смертями так же, как он забавлялся ее гибелью.

Она делает ко мне шаг.

– Ты смеешь убивать невинных ради своей цели, – продолжаю я. – Ты позволила убить Фаладу. Ты бы погубила меня руками Валки. А теперь она сама умрет из-за твоих игр. Для чего? Чтобы ты могла и дальше мстить человеку, которого уничтожила годы назад?

– Ты слишком далеко заходишь, принцесса.

– Нет, Дама. Ты. Ты убиваешь тех, кто никогда не причинял тебе зла, губишь их так же безжалостно, как убили твою маму. Ты отомстила тому, кто это сделал, и теперь сама стала такой же.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – повторяет она, и я вижу дрожание силы в воздухе вокруг.

– Тогда докажи обратное, Дама.

Миг, длящийся маленькую вечность, она сверлит меня взглядом, совершенно пустым. Потом смеется журчанием бегущей по камням воды, ее гнев перетекает в презрение.

– Что ты предлагаешь мне сделать, девочка? Отпустить его?

– Дать ему возможность заслужить свободу и твое прощение.

– Вот уж не думаю. Ты, безусловно, выучилась говорить с нашей первой встречи, но осталась такой же наивной. Ты сама видела его природу. Если ничего не поняла, не моя забота тебя учить.