– Вы не хуже меня это знаете.

Он медлит.

– Тогда расскажите правду этой комнате. Вероятно, вам удастся спастись, не предавая доверия.

– Если вы все знаете, то как можете не защищать меня? – вопрошаю я.

– Я не вправе никого защищать, – говорит он. – Лишь судить. Постарайтесь дать мне что-то для суждений. Согрейтесь у огня, расскажите свою историю очагу и, быть может, поймете, что сказать мне.

Я киваю, теряясь между яростью и отчаянием.

Он молча идет к дверям.

– Вераин! – резко окликаю я.

– Да?

– Как вышло, что вы держите такую норовистую лошадь?

Вопрос застает его врасплох, и он смеется:

– Луноцветка не слишком дружелюбна, не так ли? Полагаю, продай я ее, другой хозяин живо отправил бы ее на убой.

– Ясно.

Здесь идет какая-то игра, целей которой я пока не понимаю. Но человек с таким добрым сердцем не обрек бы меня на гибель ради безопасности принца. Он хочет меня выслушать. Надо лишь решить, чем я могу поделиться.

Филадон еще мгновение изучает меня, указывает на очаг и уходит. Я жду, слушаю тишину и, лишь убедившись, что за мной не придут стражники, спешу к судейскому столу и наливаю себе чашку воды. Опустошаю за три глотка, тут же наливаю еще одну и пью уже спокойнее.

Бросаю взгляд на очаг. В ушах звучит совет Филадона. Он точно знает мою историю, хотя бы отчасти. Знает, что Ветер – это Кестрин. Но знает ли, от чего Кестрин защищал меня?

Я наблюдаю за пляшущим огоньком. Другие судьи не станут слушать никаких жалоб на Корби, это мне тоже ясно. Смерть, говорят они. Что станет с Валкой, если я умру? Если кожу на мне повредить, она вернется к ней в синяках и крови или исцеленная? Или вообще не вернется?

Я медленно подхожу к очагу и сажусь на колени у решетки. Погода уже слишком теплая, и огонь развели совсем небольшой, но мне все еще холодно после ночи в камере, так что легкий жар приятен. Но что мне рассказать? Я сглатываю и заставляю себя говорить:

– Я не колдунья и не скрываю ни крупицы дара.

Очаг не отвечает, сам с собой потрескивая языками пламени.

Я закрываю глаза и склоняю лицо ближе к теплу:

– Ну, давай посмотрим на обвинения. Голова Фалады говорит со мной, называя принцессой. Он, подаренный принцессе, позволяет садиться на себя лишь мне.

Я замираю, чувствуя заметное давление цепочки на горло. Даже в одиночестве нельзя подбираться слишком близко к правде.

– Дальше, – продолжаю я, – Ветер защищает меня от нападения. Тот же Ветер, что подружился со мной еще дома, что нашел меня на новой земле и что полетел за мной, когда я вчера убежала на равнины. Ветер – это не я, и не я им повелеваю, – выговариваюсь мерцанию пламени. – Ветер – это Кестрин. Даже если он навсегда пропал, я не выдам его тайну Кругу.

Я закрываю глаза. Может, получится убедить судей испытать дар, который они мне приписывают. Филадон должен согласиться.

Что-то шаркает о камень, звук летит прямо из глубины очага. Я распахиваю глаза, но передо мной лишь решетка, поленья ровно горят. Я встаю, мечусь взглядом по очагу, по затейливому рисунку кирпичей: между некоторыми из них есть зазоры, а над каминной полкой бежит каменная резьба, ниспадает по обе стороны арки, местами узор выступает вперед, местами уходит вглубь, точно так же, понимаю я, как на деревянной резьбе, за которой я пряталась и слушала речь Валки о яблочных пирогах.

– Нет.

Я отступаю назад.

Расскажите свою историю очагу.

Я мотаю головой.

– Кто слушает?

Верчусь на каблуке и осматриваю всю комнату, снова обращаюсь к пламени.

– Кто слушает?

Дверь распахивается настежь, и в комнату стремительно входит король.

Я потерянно гляжу на него, замерев.

Он останавливается в шаге от меня и смотрит, лицо у него пустое. В черноте глаз я вижу попытки собрать воедино мои разрозненные слова, сказанные огню.

– Договаривайте.

Следом за ним в комнату заходит Филадон, со щелчком закрывает дверь.

– Тарин, – говорю я, мучительно стараясь прийти в себя. Ваше Величество. Как и судьи, король говорит со мной на менайском.

– Что произошло на равнинах? – требует он.

Я сглатываю ком в горле, глядя на него. Но он имеет полное право знать, что случилось с его сыном.

– Принц отыскал меня верхом на лошади лорда Филадона. Одновременно с ним явился и ваш враг.

– Кто?

– Она… не человек. Я уже рассказывала вам о ней когда-то, в Адании. На ней всегда длинное платье и кольцо с камнем. Она приходит из лунного света, или из текущей воды, или в облике белоснежной совы.

Или в виде пыльного выдоха ветра.

Лицо у него каменеет:

– И в эту вчерашнюю встречу – что произошло?

– Она предложила ему выбор, тарин. Его жизнь или моя.

Король не двигается с места. Я стараюсь дышать, не свожу с него глаз, не позволяю себе показывать сомнения и страх.

Он резко поворачивается к Филадону:

– Выезжай с Саркором и королевской гвардией. Попробуй взять с собой и Мидаэля Корморанта. Прочешите равнины к западу отсюда. Найдите следы Кестрина и идите по ним.

– Тарин, – с поклоном говорит Филадон. И тут же удаляется.

Король снова смотрит на меня:

– Ради вашего же блага будем надеяться на вашу честность, верия. Иначе вас ждет кара много страшнее повешенья.

Я склоняю голову.

Когда он отворачивается и уходит, чувствую в руках дрожь. Изо всех сил стараюсь унять ее. Я остаюсь одна лишь на несколько вдохов – и дверь распахивают стражники.

– Верия, – зовет один из них, – пройдите с нами.

Я гадаю, что им приказал король, куда меня поведут. Он точно с ними поговорил, иначе меня не назвали бы «леди».

Они провожают меня в маленькую гостевую спальню, запирают дверь и остаются на страже в коридоре. Я раздвигаю шторы на окне. Открывается вид на стену вокруг дворца и, тремя этажами ниже, на дорогу. Я придвигаю кресло к подоконнику и сижу, радуясь узкому лучику солнца, что лежит на полу и освещает комнату.

Смотрю наружу и думаю о Кестрине, добровольно отдавшем себя Даме вместо меня. Почему? Из-за чувства вины? Или он правда заботился обо мне?

Не счесть всех моих разговоров с Ветром, поведанных тайн, уютных часов вместе. И всегда им был Кестрин. Это кажется почти невозможным. Но все же это правда, и именно поэтому Дама в конце концов победила. Я стала ее пешкой, и Кестрин пропал, и теперь король решает мою судьбу, зная, что я привела его сына к гибели.