Шрифт:
Закладка:
Она также ведет себя нормально, так что это многообещающий знак.
Убедившись, что сумка с контейнерами пристегнута, она бросает на меня взгляд.
— Ты не будешь против?
— Против?
— Что я называю его Лео.
— Ты хочешь, чтобы я был против?
— Нет, — она улыбается и целует меня в щеку. — Ты можешь быть таким очаровательным, когда уступаешь мне, малыш.
А затем она скользит на заднее сиденье.
Я остаюсь на месте, сопротивляясь желанию прикоснуться к тому месту, где ее губы обожгли мою кожу.
Она только что назвала меня очаровательным и малышом в одном предложении после того, как поцеловала меня в щеку?
Господи, мать твою.
Может, это мне стоит обратиться к врачу, потому что я хочу, чтобы она повторила то, что только что произошло, именно в таком порядке.
А еще лучше, если бы я проверил ее на случай, если ее стервозное поведение подверглось какой-то опасной мутации.
Я мельком вижу, как Хендерсон пытается скрыть свою жуткую улыбку. Она исчезает, как только я сужаю на него глаза.
Может, пора сбросить его со скалы? Мне не нравится его недавняя связь с моей женой и то, что она постоянно покупает ему вещи и следит за тем, чтобы он ел. Насколько я знаю, она ему не мать.
Я единственный, за чьим питанием она должна следить.
И нет, я не драматизирую. Это совершенно нормальное поведение, даже по мнению моего отца.
Мама говорит, что я не должен его слушать, но в данном случае она не права.
Я присоединяюсь к жене на заднем сиденье, незаметно выискивая любые тревожные сигналы. Как только машина трогается, она поворачивается ко мне лицом, и на нем появляется загадочный взгляд.
Ава всегда была открытой книгой, включая ее поведение, требующее внимания, и чрезмерную ненависть в последние пару лет. Я понимал, чего она хочет добиться этим, и часто разбивал в пух и прах любую возможность, когда она могла зайти дальше.
Снова, и снова, и снова, и снова, черт возьми.
Пока она не упала на колени и не смогла увидеть во мне только своего спасителя.
Никого другого. Меня.
И все же сейчас она ощущается чужой. Не той призрачной версией себя, а чем-то другим, чей мелкий шрифт я не могу прочитать.
— Почему я не могу вести машину? — спрашивает она низким, едва слышным голосом.
— Дело не в том, что ты не можешь.
— Дело в том, что я не должна, — заканчивает она. — Я поняла это по твоему нехарактерному гневу. Ты беспокоился обо мне, потому что предвидел приступ паники. Я буду испытывать его каждый раз, когда сажусь за руль?
— Скорее всего.
— Поэтому ты не дал мне сесть за руль в тот раз, когда я разбила твою машину?
— Верно.
— Это провоцирует приступы?
— Да.
— Это не было проблемой до того, как я потеряла память.
— Теперь стало.
— Почему?
— Неважно.
— По твоему мнению?
Я киваю.
— Хорошо, но ты хочешь знать, что я думаю?
— Валяй, — говорю я, хотя мне не нравится, к чему ведет этот разговор, не говоря уже о ее апатичном тоне и невыразительном лице.
— Я думаю, ты не хочешь, чтобы я знала о несчастном случае, который, как я полагаю, может иметь травматические последствия, способные повлиять на мое состояние.
Я барабаню пальцами по бедру, демонстрируя бесстрастность, которая прямо противоположна реву тревоги, разгорающейся в моем мозгу. Мой голос более спокойный, более контролируемый, чем у нее.
— Ты что-то вспомнила?
— Только несколько образов, где я лежу возле машины и смотрю на кровь. Ты был там, — ее вуаль нейтралитета спадает, и она смотрит на меня с дрожащим подбородком. — Это правда?
— А мои суждения о том, что в твоих воспоминаниях правда, а что ложь, считаются?
— Да.
— Почему?
— Потому что ты видел меня в худшем состоянии и остался.
— Почему ты так думаешь?
— Я не идиотка, Илай, и у меня также достаточно самосознания, чтобы понять, что ты наверняка видел ту мою версию, в которой столько проблем, что ее нельзя выпускать на улицу, и все же ты не отправил меня обратно к родителям и не запер в психиатрической клинике. Ты никогда не относился ко мне как к ненормальной, и я благодарна тебе за это. Нет, я благодарна тебе сверх меры. Я в долгу перед тобой и поэтому доверяю тебе в этом вопросе.
— Не стоит доверять мне. Я не могу доверять себе большую часть времени, так что и ты не должна.
Маленькая улыбка искажает ее губы, и мне хочется впиться зубами в них и высосать ее кровь. Мне нужно, чтобы она перестала улыбаться, иначе ей не понравятся последствия ее действий.
— Я все еще думаю, что тебе можно доверять больше, чем моей голове, — шепчет она. — Лэн упоминал о моем бывшем психотерапевте и ненормальном поведении, но я проигнорирую это и свои ненадежные воспоминания, если ты мне так скажешь.
Моя челюсть сжимается. Этот ублюдок Лэндон, похоже, вернулся на свои похороны. Желание, которое я исполню скорее раньше, чем позже.
— Что еще сказал Лэн?
— Как обычно, всякую ерунду.
— Какую ерунду?
Ее щеки покрылись красным румянцем, и мне это ни капельки не нравится. Какого черта она краснеет, когда думает об этом мерзком ублюдке?
Она прочищает горло.
— Ничего важного.
— Скажи мне, и я решу, важно это или нет.
— Да ничего особенного, — она внимательно смотрит на меня. — А как насчет всего остального, что я только что упомянула? Тоже ничего?
Я вижу надежду в ее ярко-голубых глазах и потребность поверить в эту темную сказку, которую я для нее построил.
Я вижу следующую трещину в песочных часах, и вместо того, чтобы позволить всему идти своим чередом, я накладываю еще одну окровавленную штукатурку на ожидающего своего часа пыльного дьявола.
Я позволяю своей руке обхватить ее руку поменьше и говорю:
— Ничего страшного.
По ее телу пробегает дрожь, она выдыхает и вскидывает руку, переплетая наши пальцы.
— Спасибо.
Я смотрю на контраст ее светлой кожи с моей и сверкающих розовых ногтей, которые она часто прикладывает везде, где может дотронуться до меня. Я могу оставить следы по всему ее горлу, сиськам и заднице, но моя жена никогда не оставляет своих. Даже если я связываю ее, она как-то находит способ бесследно вцепиться в меня когтями.
Мой телефон вибрирует, и я игнорирую его, вероятно, потому что это означает отпустить ее.
Однако, когда он снова вибрирует, я достаю
