или врачом. Как-то по недомыслию накормила цыплят фруктовыми косточками. Не знала, что там есть синильная кислота. Как ни откачивала потом, все передохли. («Уж плакала, плакала!») С тех пор, и поселилась в ней эта мечта. После школы поступала в мединститут. По конкурсу не прошла, и стала учителем. А любовь к нашим братьям меньшим куда она денется? Направь её в нужное русло, мамка и за Кокошу заступился, и сама, для наших котов, сделает дегтярную ванну.

Всё продумал. Вернулся на кухню, сунул в футляр дедушкины очки и говорю:

— Куры у нас отъелись, отяжелели. Старый насест для них уже высоковат. Спрыгнут утром, сослепу ноги переломают, или внутри что-нибудь отшибут. Можно я им на подстилку опилки да стружки с кострища перетаскаю?

Только чувствую, не вовремя я вклинился в их разговор. Глядят на меня бабушка с мамкой, будто бы я о курсах валют спрашивал, а воздух пропитан не сказанным: «Мы же тебя специально отправили за водой, чтоб не мешал!»

И ладно, было б предложено. Молчание знак согласия. Обидно, что выстрелил вхолостую, а я ещё думал-гадал: с кур начинать, или сразу с котов? Курица, мол, материал расходный: сегодня она есть, завтра зарубили, да в суп. А Мурка и Зайчик — совершенно другое дело. Когда мы с Серёгой и мамкой жили далеко на Камчатке, они для бабушки с дедом были вместо меня. Человек такая скотина: ему обязательно нужен кто-то мелкий и слабый, чтобы заботиться о нём и выводить во взрослую жизнь. Это я по себе знаю.

Нет, правильно дед говорил, что думками дурак богатеет. Пока сам не возьмёшься за дело, так оно и останется неосуществлённым проектом. Плюнул на всё, пошёл к Ивану Прокопьевичу. Насилу до него достучался, но дёготь забрал.

А вечер такой ласковый, умиротворённый. И настроение у меня под стать, с лёгкой грустинкой. Таскаю я воду и вспоминаю кошек, которые у меня были, мистические и смешные истории, что с ними происходили.

* * *

Бельчика принесли беспомощным и слепым. Даже плакать ещё не умел. Зимой это было. Поселили котёнка в тёплой духовке. Там он и рос, завёрнутый в тряпочку. Мамка его отпаивала бабушкиной какавой через пипетку, а как подрос — через соску. Тот ест, а она приговаривает: «Чернохвостик ты мой, блохастик».

Вырос Бельчик, заматерел. Не богатырских размеров, но крыс мочил только влёт. Обычный помойный кот, и расцветка простая: сам белый, а левое ухо и кончик хвоста — чёрные. Ну, это в идеале.

Чистым он был зимой. А в остальное время то охота, то бабы. Я бы его сейчас и не вспомнил, если б не один случай.

Привезли как-то бабе Паше внука из Сочи — Серёгу Чунихина, будущего офицера-ракетчика. В те времена из офицерского было в нём только командный голос да умение лихо перекатывать соску из одного уголка рта в другой. Мамка при нём, тётя Лида, в качестве денщика. Как водится, в гости зашли. Раньше-то мы знали Серёгу только по фотографиям, а тут можно даже на руках подержать. И трелевали бедного пацана, покуда он пустышку не уронил. Да так уронил, что я, «американский шпион», обыскался, но не нашёл.

Всё в совокупности Серёге так не понравилось, что смотрины закончились скандалом с его стороны с выносом тела в ту половину дома.

Соску потом Бельчик откуда-то вытащил. Бабушка нам:

— Гля-а!!!

А взрослый кот-крысолов обнял пустышку лапами, то трётся щекой, то языком вылизывает, и мурлычет с надрывом. Будто бы он мамку родную нашёл. Вот тебе и бессловесная тварь! Впрочем, зачем тут слова?

Где-то неделю он с этой соской спал, прятал у себя на груди, потом потерял…

Любку, помню, проводили в последний путь, а на следующий день появилась в моём дворе приблудная кошка. Своих было три, а это четвёртая — неказистая, некрасивая, да ещё с животом. Откуда взялась? — хрен знает. Соседи обычно подбрасывают котят, а такое с ними впервые. Сама эта приблуда со двора не уходит. Взрослая, а будто не знает, где у неё дом.

Я на похороны не ходил. С работы не отпустили. Любка же мне никто. В пятницу с работы пришёл, сел покурить, а весь мой живой уголок крутится под ногами, исходит на мяв: жрать подавай! Сразу увидел, что четвёртая лишняя. Сидит в стороне, будто бы так надо. Взял в руки, погладил — молчит. Не хрюкает, но и не вырывается.

Хоть верьте мне, хоть не верьте, только я сразу понял, что это она, любовь моя хитросделанная. Ведь кошка за свою территорию любую соперницу махом распустит на лоскуты. А у меня их три, и все принимают пришелицу как свою. Помнят ведь, кто кормил.

Ладно, думаю, пока не переоделся, слетаю на базу. Куплю там мелких карасиков, с хлебом перемешаю и всех накормлю. Выхожу за калитку, а кошка приблудная будто того и ждала. Идёт рядом со мной. Не обгоняет, не отстаёт, как дрессированная собака. Я молчу, и она молчит. Через железную дорогу перевела, села. Опоясалась длинным хвостом, ждёт. На базе-то своры собак, а она будто знает.

Ну, думаю, придётся и это чудушко принимать на довольствие. А как по-другому? За преданность платят любовью. Погладил её на обратном пути, она — хвост трубой — и к ноге.

В субботу пришёл сосед. С утра разбудил. Я в его хате когда-то делал проводку, а он захотел обложить её кирпичом. Боится теперь, что в уличном выключателе не хватит старого кабеля, чтоб вынести его на новую стену. Я для таких случаев солидный запас оставляю, а тут что-то запамятовал. Дело-то давнее. Взял лёгкий инструмент, и к нему, на своих двоих. А новая кошка в своём амплуа, идёт, как к ноге привязанная. Пузо уже волочится по земле, о потомстве пора думать. Нет, дура, считает, что хозяин важней.

Долго я в этой хате по времени задержался. Работы там, на раз плюнуть. Выдернул запас из стены, два дюбеля задавил в свежий раствор да прикрутил этот долбанный выключатель. Сосед меня так просто не отпустил. Дело-то магарычовое. Пока мы с ним бутылку не выпили — «и думать не смей!» Ещё триста рублей начал совать в карман. Еле