«Скажите, не знаете ли вы, где здесь помещалась таверна «Кэт» и где мог швартоваться, разгружая какао, фрегат «Жанетта»?

Какой-то чудак даже взялся мне эту таверну показать. Съемки продолжались недели две, и среди наиболее интересных объектов была поездка на сам мыс Доброй Надежды, который находится в нескольких десятках километров от Кейптауна. Не знаю, как в другие дни, но в день, когда мы там были, линия, соединяющая, или, точнее – разъединяющая два океана была видной, четкой: справа сияющий Атлантический, слева зеленеющий Индийский. Что слева, что справа, это смотря откуда смотреть, а вот цвет – точно такой. Давидсона в эту свою экскурсию по великим географическим открытиям мы не звали, да он бы и не поехал: ощущал себя здешним аборигеном, и все уже видел. Зато я помню его на «винарне», незадолго до этого купленной Волошиным, где наш съемочный интернационал встретился с не менее разнообразным национальным составом виноделов. Помню только, что главный винодел был крупный веселый немец. А. Б., мне почему-то так помнится – точно был на этой «винарне» впервые. Она же была недавно купленная, и новому составу виноделов еще нечем было похвастаться. Снять – мы кое-что сняли, но уехали до обидного трезвые.

Сам Центр был очень английский, с уже разросшейся библиотекой и с изящной строгостью мебели. Там Давидсон дал нам несколько подробных интервью, которым не суждено было сильно украсить наш будущий фильм – слишком привычен для А. Б. самоконтроль при общении со средствами массовой информации, но все необходимые данные я в фильм получил, а уж удовольствие от общения получал вечером, в гостях у А. Б. без своего съемочного интернационала, попивая купленное, а не халявное винцо.

* * *

Фильм под названием «Русский маяк возле мыса Доброй Надежды» в итоге получился, был показан по одному из федеральных каналов и, скорее всего, его можно извлечь из волшебного мешка Интернета.

В 2011 году Аполлон Борисович Давидсон стал наконец академиком, но отношения наши к тому времени уже отстоялись и устоялись настолько, что не реже раза в неделю я набираю знакомый телефон и слышу: «Какие будут твои распоряжения в отношении оставшегося времени?»

Несколько дней назад моему другу Давидсону исполнилось 93.

2022

О Симоне Маркише

Мы были почти однофамильцы: он Симон, я – Симонов, мы были почти ровесники: ему было бы 75 – и его уже нет, мне 70 – и я еще есть. Мы были почти соседи: я жил на Зубовской площади, а Симон – на Девичке, за клубом «Каучук». Когда познакомились, были без всякого «почти» коллеги, только я был коллега начинающий как редактор и переводчик, а Симон в этом деле всегда был мэтр, тут уж вообще никакого «почти» – только почтенье.

При этом он был безудержно живой, лишенный величавости мэтра, похожий на бойцового петушка, с закинутой кверху остроносой головой и хохолком волос над большим круглым лбом. И жесты его походили на мах куриных крыльев – резкие и короткие, словно бы не законченные.

Многознание жило в Симоне легко, необременительно для окружающих, может быть, еще и потому, что время, выделяемое для общения с друзьями, было специально отведенным, набивалось этим общением до отказа, и это и были главным образом моменты, когда мы виделись. Среди его друзей тех лет, а это была середина шестидесятых, помню Саню Каждана – массивного плотного историка в потертой коричневой кожанке, блистательного забияку, и известного зануду Марлена Коралова – критика и бывшего зэка, и всегда присутствовавшего, увы, не на наших посиделках, а в своем Ленинграде, но постоянно ощущаемого рядом Сережу Юрского – главного сердечного друга всей Симиной жизни. Был еще кто-то, но то ли не с таким постоянством, как вышеназванные, то ли память моя дает сбой. И вот Симина четверка, объединившись с нашей тройкой, устраивала пивные балы.

Наша тройка – это Виктор Санович – блистательный японист и эрудит, мой товарищ по восточному факультету МГУ, который пришел работать в Гослит «еще при Маркише» и который нас, собственно, и познакомил, и Эмиль Левин – в то время актер «Современника».

А пивной бал – это большая батарея бутылок светлого пива (темным мы пренебрегали, и это, у меня по крайней мере, так по сию пору), то есть «Жигулевского», «Московского», а иногда, если кому удавалось достать, только что появившегося «Двойного золотого» в витых коричневых бутылках, а также и пивные закуски, где каждый в меру своих кулинарных способностей и временных обстоятельств изощрялся по-своему.

Женщины на пивные балы приглашались в порядке поощрения, и было их одна-две в поле зрения, и то редко. Они, как правило, молчаливо украшали наше разливанное гулянство, ибо беседы на балах велись в основном о всемирном – истории или литературе, но с размахом и веселым подначиванием друг друга на предмет глубины погруженности в обсуждаемую тему. Отсутствие остроумия приравнивалось к малому знанию, зато подчас, особенно когда речь заходила о нас с Эмкой Левиным, остроумие могло заменить знание большое, что не осуждалось и, пожалуй, даже не обсуждалось. Умение красиво сказать в этом общем трепе ценилось и награждалось правом выпить лишнюю кружку, что среди моря пива не было серьезным призом.

Происходили эти балы главным образом у Симы в его маленькой квартирке, где он жил с бабушкой, нежно и преданно любимой за то, что в отличие от жившей где-то возле Белорусского вокзала мамы совершенно не вмешивалась в дела и развлечения внука. И это высоко ценилось и им, и всеми нами, его пивными гостями. Симон, кстати, любил бабушку отнюдь не только за это. Огромная и нескрываемая к ней нежность его буквально распирала, и «бабуля», и «бабуленька» в глаза и заглазно звучали в его устах постоянно. Решение уехать из страны Симон принял сразу после бабкиной смерти, закрыл дом, и до самого его отъезда мы уже не устраивали пивных праздников. Как-то очень сильно радость жизни была завязана на это чувство и, оборвавшись, сильно и навсегда его переменила.

Еще помню, что сына своего Маркушу воспринимал Маркиш с веселым недоумением: ишь какой вымахал! Или – надо же, какие успехи! Или – откуда что берется, не иначе фамильные качества проявляются… Ибо сын с ранних ногтей был приходящий, в доме жены оставленный и там же воспитуемый, близкий, но чужой. Не случайно, наверное, любя и уважая друг друга, один пришел к иудаизму, а второй стал христианским священником.

Вообще одинокость была Симону присуща как качество характера, а не как обстоятельство жизни, так что пивные вечера