Шрифт:
Закладка:
– А. Б., – сказал я, – зачем Вы пытаетесь отнять у меня мой кусок хлеба? Это моя епархия – вычеркивать, убирать и сокращать, а Вы почему-то взяли ее на себя. Я – редактор, Вы – автор – у нас уже произошло распределение ролей и лучше, чтобы каждый играл свою роль, а не роль партнера.
Примерно так я это тогда сформулировал, хотя не поручусь, что выглядело это так же соглашательски мирно. На что Давидсон ответил мне через паузу – и это я помню довольно точно.
– Я рассказал Вам, что можно было бы написать по этому поводу, а Вы решили, что я излагаю содержание будущего послесловия. А когда я писал, то делал это, не желая ни Вам, ни себе оказаться в положении, когда Вам пришлось бы вычеркивать дорогие мне мысли или имена.
Сошлись на том, что А. Б. восстановит из рассказанного все, что сочтет нужным, а я постараюсь употребить свое редакторское своеволие на то, чтобы все это сохранить, а не вычеркнуть.
С этого разговора я и числю Давидсона в друзьях. Он не обиделся, а, пожалуй, обрадовался, увидев редактора с нестандартным подходом к рукописи. Послесловие получилось не высший сорт, но большая часть когда-то мне рассказанного в нем была.
* * *
Читаю «Перечень трудов 1956–2019» академика Аполлона Борисовича Давидсона и не без некоторой оторопи обнаруживаю в нем с середины 1960-х и до года 1972-го – следы той или иной нашей совместной деятельности на почве книгопечатания, даже одно совместное предисловие нашел – убейте, не помню, что это была за книжка. А так – есть даже место, где мы поменялись ролями: А. Б. – составитель и редактор, а я переводчик в книжке Оливии Шрейнер, писательницы их Южной Африки.
В 1968 году я ушел из издательства на Высшие режиссерские курсы и стал осваивать совсем иную профессию, продолжая, впрочем, прирабатывать на ниве восточных предисловий и переводов. Именно в эти благословенные годы взаимной необязательности мы и перешли на «ты». Особенно способствовали этому совместные походы в знаменитый пивбар в подвале Дома журналистов на Никитском бульваре, где разливали неразбавленное, часто чешское пиво, сопровождая его креветками, раками и воблой. Аполлон был тогда членом Союза журналистов, а я с удовольствием принимал его приглашения. Он же всякий раз пытался платить. Иногда удавалось отбиться.
Следующий абзац истории нашей взаимной симпатии носит совершенно особый характер: я просил Аполлона об одолжении. В 1980-м году сестра моя – Катерина, написала диссертацию «Японский миф и его роль в древней истории Японии». Я, разумеется, ни за что бы не вспомнил это название, более того, у меня было ощущение, что просил я А. Б. об одолжении по случаю защиты Катиного диплома, но я, на всякий случай, когда речь идет о Катерине, непременно звоню ей – сверить версии, не то можно огрести порядочную нахлобучку. И тут-то выяснилось, что в последнюю перед защитой минуту ее заявленный оппонент отпал и защита может быть сорвана. Сама она выдумала А. Б. в качестве экстренной замены или это предложил я – не помню, не спросил, но то, что просить об этом А. Б. поручено было мне – это мы оба помним твердо. На голубом «Запорожце» привезла Катя с мужем Васей ее диссер в корпус «И» основного здания МГУ на Ленгорах – во второе, на моей памяти, жилье А. Б. в Москве, взошли на второй этаж, были препровождены через всю квартиру – на кухню – единственное в этой академической квартире место, свободное от книг, где и передали Катин опус Давидсону.
А около полуночи раздался звонок у Кати, и прочитавший уже ее работу Давидсон указал ей (и что удивительно, она до сих пор их помнит) все слабые места диссертации, которые надо приготовиться защищать. Как я его уговорил? А никак. Сказал: просьба к тебе. И обстоятельства изложил. И все. А, нет, еще в процессе воспоминаний об этой защите Катя, сегодня уже завкафедрой истории Японии в Институте стран Азии и Африки, доктор наук, сказала: Аполлон Борисович – лучший из лекторов, каких я слышала в своей востоковедческой среде. И я вспомнил: я, оказывается, лекций Давидсона не слышал ни разу. А сомнений в Катиных словах не возникло.
* * *
Это были годы, в которые Давидсон позволил себе меняться. Его жизненный путь в науке начался с рассылаемых во все концы советской ойкумены писем-запросов в надежде получить работу школьного учителя по одному из гуманитарных предметов и стереотипных ответов: «К сожалению…». Он кончил Ленинградский университет в 1953 году, в год, о котором Борис Слуцкий чуть позже скажет: «Но некий человек свалился, и весь порядок развалился». И только, когда улеглась первая пыль от «развалившегося порядка», Давидсона взяли в аспирантуру МГУ, взяли «на фу-фу» без места и стипендии, но взяли, как я понимаю, в качестве будущего «полезного еврея», потому что Африка – отстой, он никому не мешал и в ближней перспективе не отнимал ни у кого кусок хлеба. Чтобы представить, каков был голод на материалы о «пробуждении черного континента», приведу только два примера, разумеется, из практики Давидсона. В 1957 году свежеиспеченный кандидат наук (в 1956-м защитился диссертацией «Завоевание Родезии») нарасхват: в политико-экономическом справочнике «Зарубежные страны» его перу принадлежат разделы: Либерия, Танганьика, Уганда, Юго-Западная Африка и Южно-Африканский Союз.
А в 1959 году его статью «Пробудившийся континент» последовательно печатают газеты: «Коммунист Таджикистана», «Советская Киргизия», «Советская Молдавия», «Советская Латвия», «Туркменская искра», и ереванский «Коммунист» – 9 мая.
Тогда как статью «Африка меняет облик» печатает «Бакинский рабочий» 1 декабря, и в этот же день – «Коммунист» (Ереван), «Советская Киргизия», «Советская Литва» и «Советская Эстония». И в тот же день под названием «Свободу африканским народам» – газета «Правда Украины».
Говорят, в одном из конкурсов рекламных слоганов первое место занял слоган «Фольксваген – ваша лучшая вторая машина, даже если у вас нет первой». То, что я сейчас попытаюсь сформулировать, вряд ли понравилось бы Аполлону Борисовичу, но рискну – без этого мне никак не объяснить эволюцию ученого, написавшего кандидатскую и докторскую по Африке, сделавшегося
