и грациозного, как у Диснея в «Бэмби», когда Бэмби становится взрослым.

Так что был он красавцем, но красавцем не считался – не было в нем необходимой для этого демонстративной самоуверенности. Он был скорее застенчив, вопреки внешним данным, и девки, которые должны были бы падать пачками, благополучно оставались в вертикальном положении, ибо объект – орел, олень, самец начисто не оправдывал надежд – был занят наукой. Да еще – имя! Ох, и натерпелся мой герой с этой греческой мифологией. Я однажды, пытаясь от всей души выразить испытываемую к нему нежность, назвал его Аполлончиком.

– Пожалуйста, никогда не называй меня уменьшительными именами, – скривился Давидсон, – я и без того со своим именем натерпелся такого… очень тебя прошу.

И это было уже через много лет нашей дружбы, когда мы как-то незаметно переползли на «ты». Аполлон Борисович этого вообще не очень любит. Он из «вы-человеков». Это такое «вы-свойство», характерное для выдающихся гуманитариев и усиливающееся в них в результате их общения со своими кумирами – всякими там Лихачевыми, Тарле или Ахматовыми.

Поскольку в учебном процессе мы с Давидсоном не пересекались, знакомство наше поначалу носило сугубо «шапочный» характер, потом – и на довольно долгое время – Аполлон стал моим поклонником, ибо в самодеятельности я звездил тогда художественным чтением – экзотической мелодекламацией типа «Песни Единого фронта» Эрнста Буша или «День-ночь, день-ночь, мы идем по Африке» Киплинга. Сейчас только пришло в голову, что «по Африке» – это же было ведомство Давидсона, а Киплинг относился к числу изучаемых Аполлоном Борисовичем феноменов, связанных с африканской только-только формирующейся и формируемой историей. Собственно, именно этим Давидсон тогда и занимался: формулировал и формировал разделы африканской истории, а точнее истории национально-освободительных движений в Африке, которые в те годы эту историю заменяли. Это, между прочим, я не сам заметил – это Давидсон мне однажды разъяснил, что и в России нет истории российского капитализма от второй половины девятнадцатого до начала двадцатого века – есть только история борьбы за освобождение народных масс.

* * *

Раз уж речь зашла про эти годы, поделюсь тем, что узнал много позже, когда наши отношения с Давидсоном стали дружески доверительные. Надеюсь, он не будет за это на меня ворчать.

Время – первое пятилетие после XX съезда и доклада Хрущева о культе личности. Парадигма государственного устройства заметно меняется, особенно в периферийных, не главных, имеющих меньший идеологический вес областях.

Так вот это пятилетие характерно пробуждением у партии широких географических интересов, в том числе и включением в круг этих интересов африканского континента. А африканистов, тем более молодых и резвых, в стране – с гулькин нос, может, один Давидсон и есть, на кого можно опереться. И опираются: Давидсон консультирует и МИД, и ЦК, Давидсон пишет осново- ну не полагающие, но основоподдерживающие статьи в «Правде». Давидсон преподает на курсах для революционных деятелей африканского континента. Давидсон готовит кадры в нашем учебном институте и в зарождающемся научном (будущий институт Африки), словом, он везде – этот молодой беспартийный красавец – еврей, не изменивший фамилии и не вступивший в руководящую и направляющую. Он про это говорит просто: «Я в жизни совершил два поступка: не сменил фамилии и не вступил в партию. Всего два, но важные». А работал он по принципу: делаю, что умею, делюсь тем, что знаю, и главное – учусь, делая то, что приходится делать.

Вот тут-то мы с ним и сошлись в клинче.

После окончания ИВЯ я поступил на работу в Восточную редакцию издательства «Художественная литература» (в просторечии – Гослит), где до того проходил практику и, видимо, неплохо себя зарекомендовал. Там уже служил мой товарищ по институту, будущая звезда японистики Виктор Санович, – последний аспирант академика Конрада. Издательство изнутри – это своеобразный мадридский двор с его тайнами и интригами, а снаружи – четырехэтажное совучреждение на Новой Басманной напротив входа в сад Баумана и городской военкомат. Это – в мое время – особый срез совка, очень любопытный, но… не сейчас, когда-нибудь и до него дойдет речь в череде моих воспоминаний. А пока возвращаюсь к Давидсону, тем более что в новом моем качестве мы встречались на четвертом этаже именно этого особняка, в кабинете главного редактора редакции восточных литератур Тамары Прокофьевны Редько, женщины замечательной, внешне состоявшей из различной формы окружностей, а внутренне – из разной остроты углов.

Первая книжка, которую мне поручили вести как редактору, «Венок Майклу Удомо» принадлежала перу известного в СССР Питера Абрахамса – писателя из Южной Африки. Поздняя осень 1964 года. Давидсона, как автора вступительной (как оказалось – заключительной) статьи, мне рекомендовала Редько. Она же взялась нас познакомить. Быстро выясняется, что мы знакомы уже лет шесть, и мы уходим в редакторскую – договариваться о содержании и объемах текста и сроках его готовности, где А.Б. выдает мне фантастически завлекательную лекцию об истории российско-африканских контактов с живыми в его рассказе персонажами от дядюшки Константина Паустовского до сына Анны Ахматовой и от беглого каторжника до будущего министра Временного правительства. Я был в восторге, я бы даже сказал, в полуобмороке. И оставался в нем до того дня, когда – точно в назначенный срок Аполлон Борисович принес мне готовое к печати послесловие.

Сейчас, когда я вспоминаю глубину моего тогдашнего разочарования, мне в голову приходят только строчки Слуцкого, несколько позднее написанные. «Чтобы с черного хода их пустили в печать, мне за правдой охоту поручили начать».

Нет, вранья там, наверное, почти и не было. Но это послесловие написал незнакомый мне Давидсон, тот, который писал статьи для «Правды» и учил африканских коммунистов, суховатый, остерегающийся рискованных формулировок, начинающий фразу только тогда, когда точно знает, чем она кончится. А главное – бедный, все его богатства, которые он рассыпал передо мною в нашем первом деловом разговоре, пожухли, скукожились, а от многих не осталось и следа. Я оторопел.

В ту зиму я жил в Переделкино, на даче поэта Михаила Кузьмича Луконина, и я уже не помню, как это получилось, но я пригласил Давидсона для обсуждения, «сделанного» именно туда. Мне не хотелось, чтобы эта – неприятная для нас с автором – процедура происходила в стенах казенного учреждения. Я же не знал тогда того, что узнал из библиографической брошюры «Итоги многолетних размышлений», выпущенной к 90-летию Аполлона Борисовича, где в 1965 году (Давидсону всего 36) среди «всего сделанного» наряду с уже упомянутым послесловием числятся статьи:

«Ленин и первые коммунисты Африки».

«Гитлер над Южной Африкой».

«Первые коммунисты Африки» (статья в