Поднявшись к себе, с трудом достаю ключи, открываю дверь квартиры и на пороге наконец роняю пакет с продуктами. Старуха все-таки вывела меня из себя. Пакет шлепается на пол, лопнув сбоку и выстрелив банкой шпрот, которая, кувыркаясь, улетает к столику у зеркала. Сквозняк подхватывает несколько телефонных счетов и разбрасывает их по прихожей. Чертыхнувшись, захлопываю дверь, скидываю ботинки, наклоняюсь за банкой и застываю.

В этой квартире сквозняки — сущее наказание. При закрытых окнах зимой и летом дышать совершенно нечем. Но стоит чуть открыть входную дверь — ветер тут же бьет стекла форточек, пугает грохотом неожиданно захлопнувшихся дверей, разбрасывает бумаги и утягивает за окна занавески, которые до моего прихода с работы пестрыми флагами украшают фасад дома или никнут под дождем, обтирая оконные стекла. Сегодня утром, когда я уходил на работу, сквозняк шаловливо подхватил со столика счета и швырнул их на ковер. Я подобрал все листки, кроме одного — он на мгновение прилип к стене и тихо скользнул вертикально вниз, застряв за плинтусом. Точно так же, если мне не изменяет память, произошло с одним из советских чиновников, который в свое время получил восемь лет лагерей. У него сквозняк сдул со стола лист совершенно секретного документа и закинул в узкую, в волос толщиной, щель за дубовые панели, которыми были обшиты стены. Семь с половиной лет бедняга размышлял, куда мог деться окаянный листок. Ответ он получил за полгода до окончания срока, когда в его кабинете начали ремонт и сняли панели.

Сегодня утром я не стал тянуться за этим телефонным счетом — не хотелось снимать ботинки, а ходить по ковру в уличной обуви меня много лет назад раз и навсегда с помощью веника отучила бабка. Сейчас этого счета за плинтусом не было.

Тот, кто в мое отсутствие входил в квартиру и, открывая дверь, поднял сквозняк, не мог знать, не мог видеть от входа, что листок торчит за плинтусом с самого утра. И он аккуратно подобрал его вместе с другими счетами. Невольная, но от того не менее классическая ловушка для того, кто хочет незаметно проникнуть с обыском — не можешь привести обстановку в изначальный вид, потому что не имеешь о нем представления. Это ясно как день. Вопрос в другом — что этот некто делал в моей квартире?

* * *

Горелов задумчиво разглядывал сидящих перед ним троих сотрудников. Ситуация складывалась чрезвычайная, и группу приходилось подбирать очень и очень быстро, но тщательно и в обстановке полной секретности. В конечном итоге, из всех этих условий было соблюдено только требование секретности. Те, кого Горелов сейчас видел перед собой, были утверждены в результате массы утрясок и согласований с руководством, долгих споров и скоротечных скандалов.

Он не торопился закончить совещание, прежде всего потому, что не знал, что сказать, и главное — как сказать. Информация на Соловьева даже не удивила Горелова, она его оглушила. В их профессии приходилось быть постоянно готовым ко всему, в том числе и к возможной измене. Уходы сотрудников за рубеж всегда были чрезвычайным происшествием, за которым следовало жесткое разбирательство и неотвратимое наказание. Вторая половина восьмидесятых и начало девяностых нанесли серьезный удар по российским спецслужбам, от которого они до сего времени не смогли полностью оправиться. Справедливости ради следует сказать, что политической разведке повезло больше, так как пришедший в то время к руководству СВР человек сделал все, чтобы укрепить организацию и сохранить людей. Отток части сотрудников в частный бизнес в девяностые не мог не сказаться на уровне работы и отчасти — на надежности кадров. И однако именно Соловьев оказался последним, от кого можно было ожидать измены. И сейчас Горелов пребывал в некоторой необычной для него растерянности перед необходимостью дать указание в отношении своего сотрудника.

Старший группы, полковник Сибилев, слегка откинув голову, смотрел на генерала с уверенной усмешкой заплечных дел мастера, довольного полученным заданием. Он не переносил Соловьева за характерное для молодого поколения сотрудников недостаточно почтительное отношение к старшим по званию и демонстративное отсутствие интереса к политике, что, по его мнению, было проявлением беспринципности. Сибилев этой нелюбви ни от кого никогда не скрывал, в том числе и от Соловьева. Но в последнем разговоре с начальником управления он ухитрился доказать, что именно поэтому способен на объективную оценку ситуации. К его удовольствию, положение было настолько очевидным, что никто не сомневался в конечном результате работы его группы в Голландии. Сибилев чувствовал, насколько проблема Соловьева мучительна для Горелова, и снисходительно наблюдал за его метаниями.

Сидящий рядом с Сибилевым длинный и тощий Олег Воропаев привычно рисовал на листе бумаги чертей, в который раз решая, доволен ли он выбором начальства и в очередной раз не приходя к какому-либо выводу. Воропаевбыл удивлен, когда его и Игоря Панченко вызвали к руководству и сообщили о решении направить в составе группы для расследования дела Соловьева. Логичнее было бы отрядить для этой цели людей из службы безопасности, которых Соловьев по крайней мере не знал в лицо. Об этом Панченко и сообщил в свойственной ему обстоятельной манере начальнику управления. На это ему было сказано, что в Голландии нужен будет постоянный анализ получаемых данных и скорое принятие решений на месте, для чего потребуются люди, знающие Соловьева. А что касается собственно наружного наблюдения за Соловьевым, то и для этого будут направлены люди.

Сегодня Горелов снова вернулся к этой теме. Оглядев сидящих перед ним сотрудников, он после долгой паузы неохотно сказал:

— Вам нужно будет постоянно оценивать ситуацию, следить за его настроением и передавать нам информацию. Без всего этого одно только наружное наблюдение много не даст. В целом, особых проблем у вас быть не должно. Основные доказательства уже собраны. У нас есть номер его счета с двумя сотнями тысяч долларов, данные о контактах с установленными торговцами оружием из Европы. Ваша задача — не упустить его, не дать ему уйти.

Горелов поймал себя на том, что не называет Соловьева по имени, пользуясь только местоимениями «он», «его». В этом он почувствовал торопливую готовность согласиться с виновностью своего сотрудника, обозлился на себя и умолк.

Коренастый, основательный до медлительности Панченко неторопливо провел пальцами по рыжим усам, осторожно подвинул локоть и незаметным для Горелова рывком увел из-под руки Воропаева рисунок. На нем тощий и вредный бес дразнил толстого и грустного черта. Высунув от