Тимм отпустил курьера и, когда тот вышел, спросил:

— Знаете вы этого парня? Надежный товарищ?

Его уверили, что вполне надежный.

Тимм молча кивнул. Он долго и сосредоточенно просматривал свои заметки. Когда наконец он поднял голову, на лице его играла улыбка. У всех было ощущение, что теперь все в порядке. Тимм сказал:

— Они нас боятся. Это хорошо. Мы поможем им ускорить сборы, иначе они захватят с собой пленных — наших товарищей. Предлагаю создать три ударные группы и с трех сторон одновременно ворваться в Итцехоэ. Только с трех сторон, — чтобы дать им возможность поскорее убраться ко всем чертям. Вот посмотрите на карту, я думаю так…

Кивнув Вальтеру, он сказал:

— Ты все записывай! Оставляю тебя при себе. — Он улыбнулся, подмигнул и добавил: — Назначаю тебя своим адъютантом!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

I

Генералам не удалось свалить республику, но республика все же получила смертельный удар: она попросила помощи у генералов. Еще раз, как в 1918 году, германская демократия была поставлена перед выбором: мозолистая рука рабочего класса или когтистая лапа милитаризма.

Был издан приказ о поимке Эрнста Тимма как главаря бунтовщиков. Его портреты висели на всех афишных тумбах. Ему вменялись в вину: вооруженный бандитизм, убийства, нарушение общественного порядка и спокойствия. Вместе со своими сообщниками, говорилось в приказе, он совершил организованное нападение на город Итцехоэ, штурмом взял тюрьму и освободил заключенных. В боях за город было убито восемь человек, ранено во много раз больше. Когда город находился в руках сообщников вышеозначенного Эрнста Тимма, произошло несколько случаев грабежа. Приказ об аресте был подписан полицейскими властями республики.

Часть рабочих, бравших Итцехоэ под командой Тимма, была уже арестована. Разыскивали и Вальтера.

На его счастье, никто, кроме Тимма, не знал его имени.

Во вторник, 16 марта, руководство профессиональных союзов протрубило отбой — прекращение всеобщей забастовки, хотя в Рурской области и в Средней Германии рабочие еще бастовали и боролись, а правительство еще не вернулось в Берлин. И в тот же день из Гамбурга с музыкой и барабанным боем, провожаемый толпой захлебывающихся от восторга лавочников и мелких хозяйчиков, выступил Баренфельдский корпус добровольцев в полном походном снаряжении, с офицерами в стальных касках и солдатами, вооруженными до зубов. Под звуки прусских военных маршей корпус прошел через городки и деревни Лауэнбурга и Мекленбурга; в Шверине он стал под командование генерала рейхсвера Леттов-Форбека, бывшего кайзеровского генерала, «победителя Африки», получившего ныне новый почетный титул — «завоевателя Гамбурга». Этот генерал и служил для германского демократического правительства порукой спокойствия и порядка во всей северо-западной части страны.

II

Карл Брентен исходил желчью. Говорить с ним на политические темы было мукой, он все высмеивал, над всем издевался. Это никого к нему не располагало, его резкость всех отталкивала. Встречая повсюду и везде раздражение и неприязнь, он замкнулся в себе и никого не хотел видеть. Жить с ним стало тяжело, тем более что уже месяца полтора, как он с семьей поселился в квартире, выходящей окнами во двор, на Глясхюттенштрассе, недалеко от аристократической Фельдштрассе. Осуществленная мелкобуржуазная мечта — современная квартира в новом доме, с ванной комнатой, с выложенной кафелем кухней и газовой плитой — оказалась лишь мимолетным эпизодом. И не только эта мечта развеялась; опять Карл Брентен с утра до позднего вечера мыкался, обивая пороги ресторанов, в надежде сбыть свои сигары «ручного изготовления». Повсюду необходимо было пропустить рюмку водки или кружку пива. А рестораторы, забиравшие у него более или менее крупные партии сигар, ждали большей выпивки. Он часто приходил домой пьяный, но никогда не «навеселе»; в его, так сказать, профессиональном опьянении веселого было меньше всего.

Иронические разговоры отца, его неправильный подход к вещам раздражали Вальтера. Послушать отца, так только он один и обладал здравым смыслом, только он один и был честным до конца, все же остальные — дураки и продажные души. Словно желчный монах или сектант, он жил вне жизни и с самодовольной злой насмешкой наблюдал ход событий, доказывая, что рабочий класс потерял последнюю возможность влиять на них.

Вальтер давно отказался вступать с отцом в политические споры. Политика, диктуемая ожесточенностью, — бесплодная политика. Политика без цели и надежды — это нигилизм. Вальтер уже не раз подумывал поселиться отдельно. Не в последнюю очередь затем, чтобы в его распоряжении была хотя бы маленькая комнатушка, где он мог бы без помех читать, учиться. Он зарабатывал, у него даже были сбережения, и ему хотелось строить свою жизнь по собственному разумению. Но из боязни огорчить мать, он со дня на день откладывал решающий разговор.

В тот вечер, когда он решил поговорить с родителями — вблизи Бармбекского городского парка он присмотрел себе небольшую приятную комнату, — неожиданное обстоятельство заставило его отказаться от своего намерения.

Папаша Брентен сидел в столовой у окна, болезненно бледный, с припухшими веками.

— Садись поближе, сынок! Мне нужно с тобой поговорить! — Голос был усталый, разбитый.

Вальтер встрепенулся. Он придвинул стул к окну и сел против отца. Нет, отец не пьян. Но, видно, до отчаяния удручен. Он как-то неестественно обрюзг. Тело, лицо, руки словно распухли. «Он кончит водянкой: нельзя безнаказанно накачиваться пивом изо дня в день, — подумал сын. — Если не перестанет пить, долго он не протянет…»

— Я совсем потерял голову, — начал Брентен жалобным голосом. — Вот уже пять дней, как не удается продать ни единой сигары. В кармане у меня марки не наберется. Все прахом идет!

Он рассказал, что ресторан Дома профессиональных союзов перестал закупать у него товар, рассказал — почему. И многие другие клиенты, как на беду из лучших, тоже с некоторого времени отказались от его услуг, им не нравятся его политические убеждения. А здоровье вконец загублено вечной беготней и пивом. Он еще никогда не чувствовал себя так плохо. Вот и решил посоветоваться с сыном, вместе пораскинуть умом: что предпринять, за что взяться, чтобы как-нибудь заработать на самое скромное существование?

Вальтер был потрясен.

А он-то собрался переселиться!.. Думал только о себе. Краска стыда залила его лицо. Он сидел, не в силах вымолвить слово.

— Матери не говори; она ничего не знает.

— Слушай, отец, прежде всего отдохни. Оставайся дома и отлежись. Выспись как следует…

— Не так это просто, — пробормотал Брентен.

— Ну, пустяки, справимся как-нибудь. На несколько недель жизни денег у меня хватит. Ведь у меня есть заработок, да и кое-какие сбережения найдутся. Об этом не думай.

— Можешь ты мне одолжить немного денег?

— Конечно! При себе у меня… погоди-ка, вот: десять… тридцать…