Шрифт:
Закладка:
139
Цитируется у [Фридлендер 1992: 52; Кумпан 2000: 67]. Более подробное исследование «Дафниса и Хлои» Мережковского, связи произведения с концепцией «новой красоты» и его значимости для культурной транформации см. [Кумпан 1990: 66–67].
140
«“Что значит: символы?” – спрашивали меня с недоумением» [Мережковский 19146:292]. О том, в каком отчаянии был Мережковский, когда в анонсе новой книги название написали ошибочно «Символье», см. комментарий [Кумпан 2000: 804].
141
Цит. по: [Пайман 1998: 93].
142
Описание целей Мережковского и истории событий см. [Гиппиус 1990: 353 (прим.)]. См. также [Scherrer 1973; Pyman 1984: 181–219].
143
См., к примеру, его письмо к П. П. Перцову, в котором он заявляет, что спасение мира кроется в приверженности русской культуре и идее «Третьего Рима – и четвертому не бывать» [Коренева 1991: 136].
144
Блаженный Августин. О граде Божием // Блаженный Августин. Творения: В 4 т. Т. 4. СПб.: Алетейя, 1998. С. 517.
145
В своей «Автобиографической заметке» Мережковский вспоминал: «Скоро собрания были запрещены Победоносцевым. Я ездил хлопотать за них к покойному митрополиту Антонию. Он отказал мне, ссылаясь на свою подчиненность светским властям» [Мережковский 1914, 1: 294].
146
«Петр, думая сделать церковь орудием своим, сам оказался лишь орудием Высшей воли» (11: 27). Бедфорд пишет о Мережковском: «Он увидел в патриархате семена папства; и он был убежден, что если бы патриархат продолжил свое существование, то православная церковь пошла бы по пути католицизма… Он зашел еще дальше, заявив, что контроль администрации над церковью при Петре (что не являлось традиционной ее обязанностью) в дополнение к тому, что Петр являлся главой государства, вело к теократии» [Bedford 1975: 93]. См. также [Rosenthal 1975: 103–104].
147
Ницшеанство Мережковского ослабло, и он соответственно изменил свои идеи и терминологию. Он продолжал воспевать такие «языческие» понятия, как красота, природа и свобода, но теперь он отрицал жажду крови, само-обожествление и стремление к власти и связывал их с царством Антихриста, которого он отвергал в пользу русского христианского смирения [Bedford 1975:97].
148
Эти изменения являются частью новой, трехэтапной, исторической модели Мережковского, отраженной в «Петре и Алексее». Теперь он утверждал, что за языческим (т. е. дохристианским), «плотским» правлением «Отца» последовало христианское, «духовное» правление «Сына». Третий этап, возвещаемый Вечно Женственным Святым Духом, должен был примирить Отца и Сына и стать Вторым Пришествием Христа, апокалиптической теократией. Таким образом, синтез плоти и духа был отсрочен во времени за пределы исторического периода [Scanlan 1970: 30–31; Pachmuss 1990: 58]. Некоторые исследователи предположили, что конфликт Отца и Сына в философии Мережковского и примиряющее его женское начало связаны с его проблемами с отцом, имевшими место в детстве автора, и с попытками его матери их помирить. См. к примеру, [Bedford 1975: 4; Rosenthal 1990: 128]. Анализ влияния революции 1905 года на мысли Мережковского см. здесь: [Rosenthal 1990; Bedford 1958].
149
Очевидно, что после нескольких споров с женой Мережковский переписал сцены, посвященные Петру. Возможно, благодаря этому в романе появилось периодическое упоминание положительных качеств Петра. Колобаева пишет, что Мережковский изображает дуалистичного Петра, Антихриста, у которого тем не менее много хороших порывов, включая желание спасти людей во время потопа в Петербурге [Колобаева 1991: 449].
150
Первоначально была опубликована на французском.
151
Однако Мережковский непоследователен в своем изображении сектантов: он отвергает староверов вроде тех, которых встречает Тихон, – тех, чей путь к Богу лежит через разрушение себя или других.
152
Жестокая казнь Алексея Петром в конце романа перекликается с кровавым убийством Турна Энеем в конце «Энеиды» Вергилия. У Вергилия «старое» уничтожается в лице Турна, и поэтому можно утверждать, что убийство оправданно, так как дает возможность появиться римскому империализму. У Мережковского Алексей не является поборником старины, за которого его часто принимают. Скорее он представляет собой потенциал слияния в будущем пути, который отвергает Петр, и того, который должен дать дорогу апокалипсису.
153
Критики тоже часто смотрели на Алексея как строго консервативную фигуру См., к примеру, [Clowes 1981: 412], где утверждается, что «Алексей пытался сохранить старый, отсталый образ жизни».
154
Явление Иоанна и апокалиптическое окончание романа Мережковского ставит его в ряд тех русских произведений, которые можно охарактеризовать словами Дэвида Бетеа как «апокалиптическую прозу». Бетеа составляет типологию такой прозы (хотя и не упоминает в ней роман Мережковского) в статье «On the Shape of Apocalypse in Modern Russian Fiction: Towards a Typology» [Bethea 1989].
155
Кристенсен утверждает, что Алексей абсолютно «слабый, мазохистичный и отчаявшийся» и «не может сравниваться с Христом, так как меч Христа не был нацелен на его Отца» [Christensen 1991 74]. Однако, если рассматривать Алексея как более сложную фигуру, связанную с русской интеллигенцией эпохи Мережковского, в особенности в свете других произведений автора того периода и его полных надежд взглядов на интеллигенцию, можно усмотреть четкую связь между образом Алексея и идеей святости и самопожертвования.
156
Эта статья является гневной речью в связи с тем, что Церковь отвергла прозападную интеллигенцию после происшествия 1905 года. В ней прослеживается значительно более благосклонное отношение к Петру, чем в романе.
157
Об этих встречах см. [Гиппиус 1990: 332–333; Мережковский 1914а, 13: 87].
158
Эта оценка Добролюбова более сочувственная, чем та, что Мережковский и Гиппиус выражали ранее. О предшествующих опасениях по поводу духовных исканий Добролюбова см. [Коренева 1991].
159
В своей рецензии 1910 года, посвященной «Серебряному голубю» Белого, Мережковский написал, что Петр понял: движение в
