107

Александрийский священник Ариан и его последователи увековечили это направление христианства, начатое Люцианом из Антиохии, Сирия, во второй половине третьего века. Арианство учило, что Иисус был творением, а не был подобен Богу по существу. На Никейском соборе в 325 году, в правление Константина, арианство было осуждено как ересь. Константин позже смягчил свое отношение к арианству, возможно, потому, что осознал его популярность в восточной части Империи [Васильев 1998]. Несмотря на Никейский эдикт, последователи конкурирующих доктрин продолжали бороться за свое превосходство. Констанций II, сын Константина и предшественник Юлиана, активно пропагандировал арианство.

108

Изображение Мережковским такого рода дебатов, возможно, появилось под влиянием «Искушения Святого Антония» Флобера, в котором Антоний подвергается атаке множества соблазняющих его голосов. Я выражаю благодарность Михаилу Леоновичу Гаспарову за это замечание.

109

Ювентин упоминает в своем повествовании русского монаха Феодосия, который упорствовал в том, чтобы встать на монашеский путь, несмотря на противодействие со стороны его матери, и стал монахом Киево-Печерского монастыря.

110

Мережковский явно преувеличивает степень христианизации Римской империи в период правления Юлиана. Роберт Браунинг ссылается на «религиозную амбивалентность эпохи» [Браунинг 1975: 27]. Рамсей Макмаллен подчеркивает, что с учетом ограниченного количества фактов в нашем распоряжении невозможно сформировать однозначную картину динамики языческо-христианских связей в начале новой эры. Макмаллен отмечает, однако, что созданный Константином государственный культ христианства должен был привести к тому, что язычники оказались менее склонны проявлять ему верность. Он также отмечает преимущественно языческий вид армии и приверженность язычеству в ряде провинций, имевшие место даже в правление Юлиана [MacMullen 1981: 131–133]. Но Э. Р. Доддс пишет: «В четвертом столетии язычество являло собой нечто вроде живого трупа, который стал разлагаться с того момента, как его перестало поддерживать государство. И сложно поверить в то, что попытка Юлиана воскресить его смесью оккультизма и проповеди могла увенчаться успехом, даже если бы он остался жив и сумел провести в жизнь свою программу» [Доддс 2003: 211–212].

111

См. примечание Гора Видала к роману «Юлиан» (Boston: Little, Brown, 1962), с. viii. Феодорит написал церковную историю, включающую в себя период с 325 по 428 год н. э. [Васильев 1998: 120]. Несколько веков спустя, после решения царя Александра Второго освободить крепостных, принятого им после его коронации в 1855 году, русский либерал Александр Герцен ответил царю словами Феодорита/Юлиана [Riasanovsky 1984: 371]. См. также [Рарегпо 1991: 424–425]. В письме от 14 сентября 1894 года Мережковский написал, что хотел использовать эту знаменитую фразу в качестве заглавия своего романа [Соболев 1999: 40]. В произведении Ибсена «Кесарь и Галилеянин» Юлиан произносит эту фразу незадолго до смерти (Генрик Ибсен. «Кесарь и Галилеянин. Роммерсхольм»). Многое из предсмертной речи Юлиана Мережковский почерпнул в сочинении Аммиана Марцеллина (который, хоть и был знаком с Юлианом, скорее всего, не присутствовал у его смертного одра; см. [Браунинг 1975: 213]), но не финальное признание его веры в Христа. Анализ влияния труда Аммиана на роман Мережковского см. у Питера Г. Кристенсена в [Christensen 1990: 72], который утверждает, что «описание истории само по себе призвано примирить раздоры между христианством и язычеством».

112

Лилии появятся в следующем романе в контексте христианского песнопения, услышанного «искателем» Джованни Бельтраффио, учеником Леонардо. Об образе лилии как типичного выражения эстетики и вкуса конца века см. [Weir 1995: 65]: «Голубой фарфор, штаны до колен, перья страуса, лилии и подсолнухи были частью атрибутов, обязательных для модных эстетов».

113

С учетом того, что Мережковский изначально отказывался использовать слово «отступник» в названии романа, оценка Арсинои, очевидно, выражает взгляд самого автора.

114

Юлиан Мережковского вызывает в памяти Ставрогина из «Бесов» Достоевского: Ставрогин признает необходимость религиозной веры, но не испытывает ее. Константин Мокульский пишет: «Николай Ставрогин… знает, что у него нет почвы, знает, что спасение только в Христе, знает, что без веры погибнет, и не верит. Умом признает существование Бога и необходимость религии, но сердцем не с Богом, а с дьяволом» (Константин Мочульский. «Достоевский. Жизнь и творчество»).

115

Д. С. Мережковский. Символы. СПб.: А. Суворин, 1892.

116

Гиппиус пишет, что обращенность самого Мережковского к Христу, яснее проявившаяся в «Леонардо да Винчи», началась с «Юлиана Отступника» [Гиппиус 1990: 318].

117

В своей статье, посвященной обзору Эрнеста Ренана «Marc Aurele et la fin du monde antique», Мережковский написал, что Ренан чувствовал себя одиноко в современном обществе, так же как Марк Аврелий в древнем Риме (29). См. также стихотворение Мережковского 1891 года «Марк Аврелий» (23:162–163).

118

«Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» (23: 53). См. [Светоний 1990], «Жизнь Клавдия». Схожим образом в его эссе «Акрополь» Мережковский вспоминает, что зрелище Колизея будило в нем мысли о свергнутой власти (17: 14). В своем дневнике за 1891 год Мережковский написал: все, что он делал, было пронизано ощущением его собственной приближающейся гибели [Мережковский 1994: 348].

119

По поводу озабоченности Мережковского быстрой индустриализацией России см. [Rosenthal 1975: 8–9, 18–19, 37].

120

Даже заявляя о тайной любви Юлиана к Христу, Арсиноя говорит о раздражении, которое вызывают у нее Юлиан и его приятели-язычники: «Вы больные, вы слишком слабые для собственной мудрости! Это ваше проклятье, запоздалые эллины! Нет у вас силы ни в добре, ни во зле… Отплыли от одного берега, не пристали к другому. Верите и не верите, вечно изменяете, вечно колеблетесь, хотите и не можете, потому что не умеете желать» (1: 243).

121

См. Мережковский, «Гимн красоте» (23: 183); Мережковский, «Конец века» (23: 262).

122

Пайпс отмечает: «Иностранцы обнаружили, что инакомыслящие были единственными православными людьми в России, знакомыми со Священным Писанием и способными обсуждать религиозные вопросы» (op. cit., 236).

123

Цит. по: [Young 1997: 29–30].

124

Пайпс отмечает акцент на собирательном значении слова «мир»: «Общество ограничивало асоциальные импульсы мужиков: общее превосходило индивидуальное» [Pipes 1974: 158]. В то же время