всех, кто пытался ему возражать. Особенно резкие столкновения у него были с В. Н. Коковцовым. Значительное большинство высшей «бюрократии» склонялось на сторону Витте. Эти настроения на «верхах» быстро делались известными в обществе, в кругах Союза освобождения и Союза союзов, и увеличивали самоуверенность противников власти. Там не хотели дожидаться Гос. думы, считая, что избирательный закон обеспечивает правительству «покорное» крестьянское большинство. Лозунг бойкота Думы был весьма популярен среди интеллигенции, тем более, что ни она, ни рабочие не имели права голоса; но отказ идти в Думу означал переход на другие пути борьбы. Революционные и оппозиционные партии в этот момент сходились на общей цели созыва Учредительного собрания для установления российской конституции и на желательности выступить до созыва Думы, назначенного на середину января. Выступить – но как? Хотя революционные партии и располагали некоторым количеством оружия, вооруженное восстание казалось безнадежным, а террор как будто исчерпал свои возможности.

При таких условиях та коалиция партий, групп и организаций, которая составляла т. н. освободительное движение, применила новое орудие борьбы, еще неиспробованное, хотя и входившее в программу социалистических партий Запада: всеобщую политическую забастовку.

Это движение не имело «единого командования»; но сила его была в том, что при единстве ближайшей цели каждая составная часть была проникнута решимостью: кто бы и как бы ни начал – все должны поддержать. Поэтому, когда движение началось, его размах и значение разглядели не сразу; но все в него «вложились», и при атмосфере общего сочувствия оно быстро выросло в грозную силу, обладавшую огромной психологической заразительностью.

Крупные события начались неожиданно и развернулись крайне быстро. 7 октября забастовали служащие Московско-Казанской железной дороги. На следующий день стали Ярославская, Курская, Нижегородская, Рязанско-Уральская дороги. Забастовщики валили телеграфные столбы, чтобы остановить движение там, где находились желающие работать. Железнодорожники, повинуясь своему руководящему центру, прекращали работу, не предъявляя никаких требований. «Когда все дороги станут, – говорили они, – тогда мы их предъявим». 10 октября стала и Николаевская дорога: Москва была отрезана от внешнего мира. Движение останавливалось и в провинции. Того же 10 октября в Москве была объявлена всеобщая забастовка.

11 октября делегаты ж. д. съезда явились к Витте и предъявили ему требования бастующих: 1) Учредительное собрание на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; 2) отмена усиленной охраны и военного положения; 3) свобода стачек, союзов и собраний; 4) 8-часовой день на железных дорогах. Витте ответил, что Учредительное собрание не представляется ему желательным («в Америке капиталисты скупают голоса»), тогда как остальные требования – приемлемы («военное положение – анахронизм», – заметил он).

Рабочие обращались к Витте; он сам говорил как бы от имени власти. Это объяснялось не столько официальным положением председателя комитета министров, сколько общим мнением о том, что он – будущий глава правительства.

Как только начались забастовки, Витте поручил своему постоянному сотруднику Гурлянду составить программную записку. Эта записка (от 9 октября), разумеется, сильно отличалась от «Самодержавия и земства». В тонах, доходящих до лиризма, она прославляла «освободительное движение», которое то «теплится, как раскаленный уголь в груде золы», то «вспыхивает ярким пламенем». Корни его – говорилось дальше – «в Новгороде, во Пскове, в Запорожском казачестве, в низовой вольнице Поволжья» (Стенька Разин!) и «говоря вообще, в природе всякого человека»… «Цель поставлена обществом, значение ее велико и совершенно несокрушимо, ибо в этой цели есть правда. Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг «свобода» должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет… Ход исторического прогресса неудержим… Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв».

Исходя из этих утверждений, Витте предлагал: отмену всех исключительных положений; введение «свобод» и равноправия всех граждан; «конституцию в смысле общения Царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации»; расширение избирательного права; автономию Польши и Грузии и ряд других реформ, вплоть до «экспроприации частной земельной собственности».

Перед тем как вручить эту записку государю, Витте все же добавил к ней, что есть и другой исход – «идти против течения»; но сам он за выполнение такого плана не берется. Программа Витте в общем была списана с резолюций двух последних земских съездов. Витте настаивал на том, чтобы государь, назначая его главою объединенного правительства, принял эту программу.

Витте передал государю свою записку 10 октября. Всеобщая забастовка между тем захватила и Петербург. Паралич путей сообщения распространялся на всю Россию. В Москве не действовал водопровод, закрылись аптеки, не работали городские бойни. Все новые группы населения бросались в водоворот забастовки. Даже ученики средних учебных заведений отказывались заниматься, устраивали уличные шествия. В Харькове уже 12 октября произошли вооруженные столкновения толпы с войсками. Первая в мировой истории всеобщая политическая забастовка развивалась стихийно, ускользая из-под руководства отдельных групп.

«Московские Ведомости» требовали военной диктатуры. На это кн. Мещерский возражал, что диктатура – фактическое упразднение царской власти, причем нет гарантий, что диктатор сам не подпадет под влияние либерального напора: «Выступать против силы свершающейся над Россией судьбы Дон Кихотом было бы смешно…»[91] – «Идея царской власти гораздо больше может быть потрясена репрессиями, чем узаконением свободы», – заявляло «Новое Время»[92]. А умеренно-либеральное «Слово»[93] призывало власть пойти навстречу тем, кто «желает лишь разумной свободы»: «Мы медлим. Мы медлили, пока накрапывал дождь, полагая, что тучи разойдутся; мы медлили, когда уже начинался ливень, и медлим теперь, под глухой гул надвигающейся бури. Уже хлынули обратно прегражденные воды; народ «зрит Божий гнев»… – «Вот она – началась революция», – восклицал А. А. Столыпин[94].

14 октября в последний раз вышли газеты и в С.-Петербурге. Во всей России едва ли не один «Киевлянин», имевший свой штат убежденных правых наборщиков, продолжал выходить вопреки всеобщей забастовке.

Государь 13 октября телеграфировал гр. Витте из Петергофа в Петербург: «Поручаю вам объединить деятельность министров, которым ставлю целью возобновить порядок повсеместно». Петербургскому генерал-губернатору Д. Ф. Трепову были в то же время подчинены войска петербургского военного округа. Возлагая на Д. Ф. Трепова поддержание внешнего порядка, государь в то же время искал политического выхода из положения. Указом 14 октября была проведена та мера, о которой накануне своей смерти просил кн. С. Н. Трубецкой: чтобы прекратить митинги в университетах, разрешены были собрания в нескольких больших городских залах. Митинги, однако, продолжались везде и в этих залах, и в высших учебных заведениях…

Витте медлил принять назначение; он настаивал на том, чтобы государь принял его программу. Он хотел связать свою судьбу с либеральной реформой – быть может, он рассчитывал, получив назначение от государя, опереться в дальнейшем на другие силы и стать