II, однако, сообщил о нем канцлеру Бюлову, и тот, считая договор невыгодным для Германии, неожиданно стал грозить своей отставкой (Бюлов возражал против условия о помощи только «в Европе», так как считал, что в случае войны с Англией помощь России должна была выразиться в походе на Индию. Вильгельм II со свойственной ему импульсивностью ответил канцлеру, что застрелится, если тот его оставит).

В начале июля в Москве собрался четвертый земский съезд. На нем впервые в лице кн. Н. Ф. Касаткина-Ростовского, избранного курским земством, раздался голос правых. Но огромное большинство съезда было настроено еще левее, чем прежде. То, что было известно о «Булыгинском проекте», не удовлетворяло конституционные круги. Июньские вспышки не смутили земцев, а скорее убедили их в необходимости принять более резкий тон. «На реформу рассчитывать нечего, – говорил И. И. Петрункевич. – Мы можем рассчитывать на себя и на народ. Скажем же это народу. Не надо туманностей… Революция – факт. Мы должны ее отклонить от кровавых форм… Идти с петициями надо не к Царю, а к народу». (Это заявление вызвало демонстративный уход со съезда трех правых делегатов.)

Съезд постановил обратиться с воззванием к народу и решил уполномочить свое бюро «в случае надобности входить в соглашение с другими организациями». Эта краткая формула вызвала больше всего прений и прошла только 76 голосами против 52. Она открывала возможность соглашений между земской организацией и другими, открыто революционными силами, в первую очередь Союзом союзов.

Государь был возмущен и встревожен такими решениями, принятыми через какой-нибудь месяц после приема делегации – после так лояльно и искренне звучавшей речи кн. Трубецкого. Он поручил сенатору Постовскому запросить руководителей земских съездов – как понимать такое противоречие между словами и делами? Запрошенные лица доказывали, что никакого противоречия нет, что обращение к народу – только «новый шаг на прежнем пути»; а фактически руководившая июльским съездом группа «земцев-конституционалистов» прямо постановила: «Посылка депутации 6 июня представляется не актом земских конституционалистов, а актом коалиционного съезда, и результат ее ни в чем не связывает нас».

Таким образом, когда государь захотел снестись с «земскими людьми», которые приходили к нему с хорошими словами, – вдруг оказалось, что обращаться не к кому. Это оставило горький след в его душе и создало в нем убеждение, что на эти круги «положиться нельзя». Между тем сознательной неискренности тут не было ни с чьей стороны: земские съезды не были организованной силой; они бывали только орудием других, более сплоченных групп, и прежде всего «Союза освобождения».

18 июля в Петергофе начались совещания по поводу проекта Государственной думы. В них участвовало несколько десятков человек – великие князья, министры, наиболее видные члены Гос. совета, несколько сенаторов, а также известный историк проф. В. О. Ключевский. Председательствовал государь. Когда статья была достаточно обсуждена, государь объявлял, утверждает ли он ее или нет; это заменяло голосование.

Наибольшие споры вызвала статья, по которой проекты, отвергнутые Гос. думой, не могли представляться на утверждение государя: в этом усмотрели ограничение царской власти; статья была изменена.

Во время прений об избирательном законе некоторые члены совещания настаивали на том, чтобы можно было избирать и неграмотных, которые – элемент благонадежный и говорят «эпическим языком», – на что министр финансов В. Н. Коковцов с присущим ему сухим юмором заметил: «Не следует слишком увлекаться желанием выслушивать в Думе эпические речи неграмотных стариков… Они будут только пересказывать эпическим слогом то, что расскажут им другие». Требование грамотности для депутатов было сохранено.

Проект, обсуждавшийся в Петергофе с 19 по 26 июля, был затем опубликован в день Преображения и получил прозвание «закон 6 августа» или «Булыгинская Дума». Он устанавливал совещательное народное представительство, имеющее право обсуждать проекты законов и государственную роспись, задавать вопросы правительству и указывать на незаконные действия властей путем непосредственного доклада своего председателя государю. Наряду с Думой сохранялся существующий Государственный совет как учреждение, имеющее опыт в разработке законов. Государь мог издавать законы и вопреки заключениям Думы и Совета; но обсуждение проектов в двух «палатах» давало возможность выяснить отношение общества, и можно было ожидать, что без серьезных оснований монарх едва ли стал бы действовать против ясно выраженного мнения выборных от населения.

Избирательный закон был всецело основан на идее лояльности крестьянства. Все крестьяне, а также землевладельцы могли участвовать в избрании выборщиков, которые затем сходились для выбора депутатов. В городах, наоборот, избирательное право было очень ограниченным; голосовать могли только домовладельцы и наиболее крупные плательщики квартирного налога. Рабочие и интеллигенция были почти совершенно исключены.

«Привлекши без всякого ценза огромную крестьянскую массу к выборам в Думу, – писало “Освобождение”, – самодержавная бюрократия признала, что народное представительство в России может быть основано только на демократической основе…»

Закон 6 августа не вызвал восторга почти ни в ком: большинство общества не мирилось с совещательным характером Гос. думы, а в дворянских кругах были недовольны отказом от сословного начала при выборах и преобладанием крестьянских выборщиков. Некоторые правые круги были также недовольны тем, что евреи допускались к выборам на общем основании.

Государь надеялся, что крестьянская Дума будет соответствовать тому истинному облику русского народа, в который он продолжал глубоко верить.

Портсмутская конференция началась 27 июля. На втором заседании японцы представили свои условия. Они сводились к следующему: 1) признание японского преобладания в Корее, 2) возвращение Маньчжурии Китаю и увод из нее русских войск, 3) уступка Японии Порт-Артура и Ляодунского полуострова, 4) уступка южной ветки Китайской Восточной дороги (Харбин – Порт-Артур), 5) уступка Сахалина и прилегающих островов, 6) возмещение военных расходов Японии (в размере не менее 1200 миллионов иен), 7) выдача русских судов, укрывшихся в нейтральных портах, 8) ограничение права России держать флот на Д. Востоке, 9) предоставление японцам права рыбной ловли у русского побережья Тихого океана. (В первоначальный текст, сообщавшийся Рузвельту, входило еще требование о срытии укреплений Владивостока.)

Государь, давая Витте широкие полномочия, поставил, однако, два условия: ни гроша контрибуции, ни пяди земли; сам Витте считал, что следует пойти на гораздо большие уступки.

Опубликование японских условий вызвало значительный поворот в американском общественном мнении. Оказывалось, что не Россия, а Япония притязает на захват Кореи, что Порт-Артур она завоевала также для себя, а не ради «борьбы с захватами». Президент Рузвельт, однако, считал японские условия вполне приемлемыми.

Довольно быстро был принят ряд пунктов: о Корее (с платонической оговоркой о правах корейского императора), о Порт-Артуре (с оговоркой – при условии согласия на то Китая), об эвакуации Маньчжурии (одновременно русскими и японскими войсками), о Китайской Восточной дороге (решено было, что японцы получат только участок до Куанчендзы, на 250 в. южнее Харбина, т. е. примерно до линии, на которой остановились военные действия). Не вызывал особых споров