Шрифт:
Закладка:
К 5 августа определилось, что конференция зашла в тупик. Тогда центр дальнейших переговоров был фактически перенесен из Портсмута в Петергоф.
Еще 7 августа император Вильгельм прислал государю телеграмму, советуя передать вопрос о войне и мире на обсуждение Государственной думы: «Если бы она высказалась за мир, то ты был бы уполномочен нацией заключить мир на условиях, предложенных в Вашингтоне твоим делегатам… Никто в твоей армии, или стране, или в остальном мире не будет иметь права тебя порицать… Если Дума сочтет предложение неприемлемым, то сама Россия чрез посредство Думы призывает тебя, своего Императора, продолжать борьбу, принимая на себя ответственность за все последствия…»
Государь на это ответил: «Ты знаешь, как я ненавижу кровопролитие, но все же оно более приемлемо, нежели позорный мир, когда вера в себя, в свое отечество была бы окончательно разбита… Я готов нести всю ответственность сам, потому что совесть моя чиста и я знаю, что большинство народа меня поддержит. Я вполне сознаю всю громадную важность переживаемого мною момента, но не могу действовать иначе».
Государь верил в Россию, и он готов был продолжать войну; в этом была его сила. Он не считал, что Россия побеждена и, соглашаясь на мирные переговоры, всегда имел в виду возможность их разрыва. Было, однако, существенно, чтобы и в России, и за границей ответственность за разрыв могла быть возложена на Японию. Вопрос о контрибуции было легко сделать понятным для масс; уже в деревнях (как отмечало «Освобождение») земские начальники «агитировали» так: «Если мы помиримся с японцами, то они потребуют большую, огромную сумму, а платить будете вы. Значит, налоги на все и подати увеличатся вдвое…» Крестьяне «как один человек захотели продолжать войну»…
Другие державы также не могли желать получения японцами крупной контрибуции. Финансисты, дававшие Японии деньги взаймы, конечно, этого хотели; но правительства учитывали, что такая контрибуция в значительной мере пошла бы на увеличение японских вооружений. И на этот раз – против кого?
Президент Рузвельт решил добиться соглашения. Он придумал компромисс: пусть Япония возьмет себе южную половину Сахалина, а Россия уплатит ей значительную сумму за возвращение северной части. Таким образом Япония получит то, что ей нужно, а самолюбие России будет спасено.
10 августа американский посол Мейер снова явился к государю и в двухчасовой беседе убеждал его принять это предложение. Государь сказал, что Россия контрибуции ни в какой форме платить не будет. Россия – не побежденная нация; она не находится в положении Франции 1870 г.; если понадобится, он сам отправится на фронт. На доводы о возможности новых утрат государь ответил: «А почему же японцы столько месяцев не атакуют нашу армию?» Мейер указывал, что южная часть Сахалина была в русских руках всего тридцать лет, что Россия без флота все равно не имеет шансов вернуть остров. Государь ответил, что в виде крайней уступки он готов согласиться на отдачу южной части Сахалина, но японцы должны обязаться не укреплять ее, а северную половину вернуть без всякого вознаграждения.
Этой уступкой государь хотел показать свою готовность пойти навстречу американскому президенту; он в то же время имел подробные сведения о трудном финансовом положении Японии и, по-видимому, был уверен, что японцы никак не могут отказаться от контрибуции.
То же считали и американцы. Рузвельт послал новую телеграмму Мейеру, предлагая ему указать государю, что Россия рискует потерять Владивосток и всю Восточную Сибирь; он обратился (14 августа) с телеграммой к императору Вильгельму, прося его повлиять на государя. Витте тоже считал, что следует согласиться на предложение Рузвельта, и даже в разговоре с двумя видными журналистами (13 августа) предположительно указал, что Россия может заплатить 200–300 миллионов долларов за возвращение Северного Сахалина; на следующий день он поспешил опровергнуть эту беседу: государь оставался непреклонен.
На заседании конференции 16 августа русская делегация огласила свое предложение. Она отказывала в контрибуции, соглашаясь только уплатить за содержание русских пленных в Японии; она соглашалась уступить южную часть Сахалина при условии безвозмездного возвращения северной и обязательства не возводить на острове укреплений и гарантировать свободу плавания по Лаперузову проливу. «Российские уполномоченные имеют честь заявить, по приказу своего Августейшего Повелителя, что это – последняя уступка, на которую Россия готова пойти с единственной целью прийти к соглашению». Россия также отвергла выдачу судов, укрывшихся в нейтральных портах, и ограничения своего флота на Д. Востоке.
После короткого молчания главный японский делегат Комура ровным голосом сказал, что японское правительство, в целях восстановления мира, принимает эти условия!
Присутствующие, и в том числе сам Витте, были ошеломлены. Никто не ожидал, что японцы откажутся от контрибуции и согласятся безвозмездно возвратить половину захваченного ими острова! Витте весьма быстро освоился с положением и уже в беседе с журналистами умело приписывал себе всю заслугу этого успеха. Между тем внезапное решение японской делегации только показало, насколько государь более правильно оценивал шансы сторон. Его готовность продолжать войну была реальной, в то время как со стороны японцев было немало «блефа». Япония была гораздо более истощена, чем Россия. Она во много большей степени зависела от внешней поддержки. За год войны русский ввоз сократился, японский – необыкновенно возрос. Война стоила России около двух миллиардов рублей, Японии – почти столько же – около двух миллиардов иен, но налоговое бремя в связи с военными расходами выросло в Японии на 85 проц., тогда как в России всего на 5 процентов. Из этого видно, какое огромное значение для японцев имела контрибуция и насколько им был нужен мир, если они от нее все-таки отказались[86].
Тот перевес в военных силах, который Япония имела в начале войны и который в последний раз сказался после взятия Порт-Артура, был использован до конца – а русская армия разгромлена не была; она даже не отступила до Харбина, как в начале войны предполагал Куропаткин; она стояла всего на 200–250 верст севернее, чем год назад, а ее тыловые сообщения стали много лучше. Главным «козырем» Японии были внутренние волнения в России; но быстрая ликвидация июньских вспышек и инциденты «обратного характера» показали, что нельзя с уверенностью рассчитывать на успех русской смуты.
При таких условиях понятно, что японцы, поставленные перед возможностью разрыва переговоров, поспешили схватиться за предложенную им половину Сахалина и отказаться от всех своих дальнейших требований.
Не такого мира ожидали упоенные вестями о победах японские народные массы. Когда условия договора были опубликованы, в Японии разразились сильнейшие волнения; города покрылись траурными флагами; на улицах воздвигались баррикады, жгли здание официальной газеты «Кокумин»; но когда
