Шрифт:
Закладка:
Однако мне не терпится вновь поработать горным мелом.
Знаете, чего мне порой очень хочется? Увидеть Вашу мастерскую. Не только ее, но и ту местность, где Вы имеете обыкновение бродить в поисках сюжетов. Наверняка в Утрехте тоже хватает живописных двориков и улочек.
Гаага прекрасна и невероятно многообразна. Надеюсь, что в этом году я смогу много и усердно трудиться. Зачастую мне мешают денежные трудности, которые Вам, должно быть, тоже знакомы, но я хочу и буду много работать и именно потому начну уделять все больше внимания черно-белому рисунку.
Кроме того, из-за высоких расходов мне постоянно приходится прерывать свои занятия акварелью и живописью, но когда есть кусок мела или карандаш, единственное, на что уходят деньги, – это бумага и оплата модели.
Уверяю Вас, я охотнее потрачу те средства, что у меня есть, на моделей, чем на материалы для живописи.
Мне никогда не было жалко тратить деньги на тех, кто мне позирует.
Видели ли Вы прекрасный портрет Карлейля в «Graphic»? Сейчас я читаю его «Sartor resartus» – о философии «ветхих одежд». Под «ветхими одеждами» он понимает все правила поведения в обществе и все религиозные догмы; это прекрасный, честный и полный гуманизма роман. Он вызвал немало нареканий, как и другие его книги; многие считают Карлейля чудовищем. Вот одно из чудесных замечаний по поводу «Философии одежды»: «Карлейль не только догола раздевает человечество, но и снимает с него шкуру». Что-то в этом роде. Разумеется, это неправда, Карлейль достаточно честен, чтобы не называть рубашку шкурой, и далек от того, чтобы принижать человека в его труде, – на мой взгляд, он отводит ему очень высокое положение во вселенной. Карлейль не просто высказывает острую критику, по-моему, все гораздо сложнее: он очень любит человека. Он многое почерпнул у Гёте, но еще больше – у другого человека, который не написал ни одной книги, но чьи слова, хоть и не записанные Им самим, вечны: у Иисуса Христа. Задолго до Карлейля Он причислил к «ветхим одеждам» всевозможные правила, существовавшие тогда.
На этой неделе я приобрел шестипенсовое издание повестей Диккенса «Рождественская песня» и «Одержимый, или Сделка с призраком» (издательство «London Chapman & Hall») с семью или около того иллюстрациями Барнарда, включая «Лавку старьевщика». Я люблю все произведения Диккенса, но эти две сказки перечитываю почти каждый год, с детских лет, и они не теряют для меня своей новизны. Барнард очень хорошо понял Диккенса. И вот я вновь увидел фотографии его черно-белых рисунков, на которых изображены персонажи произведений Диккенса: миссис Гэмп, Крошка Доррит, Сайкс, Сидни Картон и несколько других.
Некоторые образы проработаны с высокой точностью, словно картоны. На мой взгляд, Диккенс – единственный, в ком мастерство писателя соединилось с талантом художника и рисовальщика. Он один из тех, чьи персонажи возрождаются. В одном бульварном листке мне встретилась гравюра на дереве Свайна, по Барнарду. Полицейский в черном тянет за собой упирающуюся женщину в белом. За ними следует шайка уличных мальчишек. Художник сделал почти невозможное, использовав настолько скупой прием для точной передачи облика района, где живут бедняки. Я найду для Вас копию этой гравюры – эта слишком мала.
К сожалению, мне не удалось приобрести для Вас лист Филдса «Пустой стул», который я заказал в числе прочих. Продавец только сейчас вспомнил, что «распродал» их еще несколько лет назад.
Напишите мне поскорее, пусть в работе Вам всегда сопутствует успех.
Ах да, у меня есть почти полное французское издание Диккенса, переведенное под его личным наблюдением.
Кажется, однажды Вы упомянули, что смогли насладиться не всеми англоязычными произведениями Диккенса из-за того, что язык порой был слишком сложным, как, например, диалект шахтеров в «Тяжелых временах». Если у Вас появится желание прочитать что-нибудь из этого, все они в Вашем распоряжении, и я даже готов обменять всю французскую коллекцию книг Диккенса на что-нибудь другое, если Вам будет интересно. Я подумываю понемногу скупать «Household edition» – английское собрание сочинений Диккенса. До свидания, мысленно жму руку.
Ваш ВинсентВ журнале «Graphic» от 10 февраля 1883 года помещена работа Фрэнка Холла – фигура ребенка на чердаке. Чрезвычайно реалистичная вещь. Ради нее я купил этот номер.
В иллюстрациях Джона Лича и Крейкшанка тоже присутствует характер, но у Барнарда они проработаны тоньше. С другой стороны, Лич более искусен в изображении уличных мальчишек.
332 (R32). Антону ван Раппарду. Гаага, среда, 21 марта 1883, или около этой даты
Дружище Раппард,
спасибо за Ваше письмо, я с интересом узнал, что Вы вновь работаете над «Мастерами, расписывающими изразцы». В нем что-то говорилось также о Вашем приезде сюда, и это станет еще одним поводом выслать Вам на днях те гравюры на дереве, которые у меня есть в двойном экземпляре, ибо, думаю, Вы будете рады получить их пораньше. По крайней мере, мне кажется, что, увидев эти всевозможные листы, Вы останетесь довольны.
Я разобрал «Graphic Portfolio» на отдельные листы и добавил к ним своих. Так в Вашем распоряжении окажутся «Ночлежный дом» Херкомера и прочие прекрасные гравюры. Я пошлю Вам обычные оттиски тех гравюр, которые оказались у меня в двойном экземпляре, и кое-какие из самой книги, выполненные не с помощью клише, а непосредственно с досок.
С этой партией Вы получите наконец несколько вещей Бойда Хоутона, а именно «Шейкера Эванса», «Порт Ливерпуля», «Почту в глуши» и «Ниагарский водопад». Увидев моего Бойда Хоутона из первого года издания «Graphic», Вы сможете лучше понять, почему я написал Вам, насколько важны работы этого мастера. Ван дер Вееле видел листы на этой неделе и тоже был поражен.
Эту неделю я работал над рисунками фигур с тачками, – возможно, впоследствии я использую их и для литографий, хотя откуда мне знать, как дальше пойдут дела, – я просто продолжаю рисовать. Как я уже писал, на этой неделе ко мне заходил ван дер Вееле – я как раз работал с моделью, – и мы с ним устроили своего рода художественную выставку работ из «Graphic», разложив листы на тачке, служившей реквизитом модели, которую я рисовал. Особое внимание мы уделили одному листу Бойда Хоутона, о котором я писал Вам раньше: на нем изображен коридор редакции «Graphic» в канун Рождества и натурщики, пришедшие пожелать художникам веселого праздника и, несомненно, получить чаевые. Большинство моделей – калеки: шествие возглавляет человек на костылях, за полу его пальто держится слепой, который несет на плечах кого-то, кто не может ходить, за полу пальто первого слепого держится второй, далее следует раненый с повязкой на голове, а за ним ковыляют остальные. Я спросил ван дер Вееле: «Как вы думаете, берем ли мы ДОСТАТОЧНО моделей?» И ван дер Вееле ответил мне: «Израэльс, зайдя на днях ко мне в мастерскую и увидев мою большую картину с тачками песка, сказал: „Главное – брать больше натурщиков“».
Полагаю, многие, будь у них больше средств, брали бы моделей чаще. Если бы мы только могли регулярно тратить на них каждые 10 стюйверов[159], что у нас остаются!
Было бы чудесно, если бы художники объединились и появилось бы место, где ежедневно собирались бы натурщики, как было когда-то в «Graphic». Как бы то ни было, давайте изо всех сил поддерживать друг в друге энтузиазм и побуждать друг друга к работе. И не в том направлении, которое предпочитают торговцы или рядовые любители искусства, а в том, на котором встречаются сила человеческой природы, честность, постоянство и истина.
На мой взгляд, все это прямо связано с моделями. Похоже, по какому-то роковому стечению обстоятельств все, что создается человеком, работающим в такой манере, называют «неприятным», и, однако, полагаю, этот глубоко укоренившийся предрассудок, который не является плодом моего воображения, может быть побежден художниками заблаговременно, если они объединят свои усилия, начнут поддерживать друг друга и помогать друг другу и время от времени высказывать свое мнение, не предоставляя торговцам монополии на общение с публикой. Правда, я признаю, что высказывания художника о собственной работе не всегда могут быть поняты, но все же, полагаю, на ниве общественного мнения можно посеять семена лучше тех, что
